переводчики прикрепленные посты

Та, которая подарила нам Карлсона

16.06.2020 Блог  Нет комментариев

Итоги жизни – это есть сама жизнь. Вся сумма прожитых счастливых, и трудных, и несчастных, и ярких, и блеклых мгновений, вся совокупность минут, часов, дней, сама, так сказать, эссенция жизни – это и есть итоги жизни, ничего другого итогом жизни быть не может”

Лилианна Лунгина

16 июня исполняются 100 лет со дня рождения переводчицы ЛИЛИАННЫ ЗИНОВЬЕВНЫ ЛУНГИНОЙ (Маркович).

Благодаря Лунгиной в СССР узнали Андерсена, Гофмана, Кнута Гамсуна, Жоржа Сименона, Бориса Виана.

Именно она придумала и вложила в уста забавному человечку с пропеллером бессмертные фразы, которых не было в оригинале и которые впоследствии разлетелись на цитаты: «Спокойствие, только спокойствие!», «Пустяки, дело житейское», «…красивый, умный, в меру упитанный мужчина в полном расцвете сил», «…лучшее в мире привидение с мотором. Дикое, но симпатичное», «А мы тут плюшками балуемся!».

ИЗ «ДОСЬЕ»:

  • 16 июня 1920 г. – родилась в Смоленске, в семье советского торгпреда в Берлине Зиновия Марковича и Марии Либерсон, происходившей из обеспеченной еврейской семьи. Детство провела в Германии, Палестине и Франции.
  • 1934 г. – возвращается с матерью в СССР.
  • 1938 г. – поступает в Московский институт философии, литературы и истории им. Н. Чернышевского (МИФЛИ, впоследствии — филфак МГУ). Во время учёбы в институте работники КГБ предлагали ей сотрудничество, но девушка отказалась. А после окончания института не могла найти работу: ей отказывали из-за еврейского происхождения.
  • 1941 г. – переезжает в Набережные Челны, работает секретарём в газете «Знамя коммунизма».
  • 1943 г. – возвращается в Москву.
  • 1947 г. – вступает в брак со сценаристом Семеном Лунгиным.
  • 1949 г. – рождение сына Павла Лунгина.
  • 1952 г. – оканчивает аспирантуру в ИМЛИ им М. Горького.
  • 1957 г. – выходит первый перевод книги А. Линдгрен про Малыша и Карлсона: «Одна обложка сразу привлекла внимание, потому что на ней был нарисован летящий человечек с пропеллером на спине и написано: «Карлсон по такет», что значит «Карлсон на крыше». Я начала читать и буквально с первой же страницы увидела, что это не просто книжка, что это чудо какое-то, что это то, о чем можно лишь мечтать. Что это изумительная по интонации, по забавности, по простоте, по фантастичности выдуманного образа вещь. В рабочем плане я вытянула невероятно счастливый жребий… попала в изумительный мир совершенно замечательной детской писательницы Астрид Линдгрен».
  • 1960 г. –рождение сына Евгения.
  • 1990 г. – во Франции выходит книга Лунгиной «Московские сезоны».
  • 1997 г. – запись воспоминаний Лунгиной на плёнку Иваном Дорманом.
  • 13 января 1998 г. – Лилианна Лунгина скончалась в Москве, в возрасте 78 лет. Похоронена на Новодевичьем кладбище.
  • 2009 г. – на экраны выходит фильм режиссёра Олега Дормана «Подстрочник».

ЗАВЕТЫ ЛИЛИАНЫ ЛУНГИНОЙ:

Переводить — огромное счастье. Искусство перевода я бы сравнила только с музыкальным исполнением. Это интерпретация. Не берусь говорить, какая лучше, какая хуже, — каждый выбирает, что ему нравится”.

Человек, когда переводит, расписывается, пишет свой портрет, чувствуется, каков он есть”.

”… жизнь — это утраты. Постепенно уходили люди, и все больше пустого пространства образовывалось вокруг нас. (…) Это знаете какое чувство? Как будто черные дырки вокруг тебя образуются. Вот ничего нету. Места ушедших людей не заполняются. Они так и остаются пустотами, и очень странно и страшно жить с этими черными пустотами вокруг тебя”.

«…интерес к родителям просыпается поздно. Сперва идёт отталкивание от родителей,утверждение своей личности и желание жить собственной,ограждённой,самостоятельной жизнью. такая увлечённость этой своей жизнью, что до родителей и дела толком нет.То есть их любишь, естественно,но они как бы не являются моментом жизни твоей души..А вот с годами всё больше пробуждается интерес к каким то истокам и хочется понять,откуда всё идёт, узнать что делали родители, где и что делали дед и бабушка и так далее , и так далее.Это приходит с годами.»

Чувство страха – это чувство, которое трудно себе вообразить, если ты его никогда не испытал, это что-то, что тебя никогда не оставит, если ты раз пережил, но которое себе трудно представить. Нужно в какой-то форме его пережить”.

Больше всего мне хотелось бы передать, что нужно надеяться и верить в то, что даже очень плохие ситуации могут неожиданно обернуться совсем другой стороной и привести к хорошему”.

В молодые годы даже очень большое горе как-то изживается. Оказывается, что человек может пережить больше, чем он полагает. Больше, чем это кажется возможным. Запас жизнеспособности и прочности оказывается большим, чем ты предполагаешь”.

Никогда не надо думать, что какие-то утраты, если, конечно, это не смерть, — непременно катастрофа. Может оказаться наоборот. И плохое решение проблемы может обернуться хорошим”.

Главное в этой жизни — люди, и людей замечательных гораздо больше, чем предполагаешь… Надо внимательно присматриваться к людям вокруг, и может быть, это есть тоже маленькая тропинка, ведущая к радости”.

В нашей библиотеке можно найти книгу «ПОДСТРОЧНИК: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана«. — Москва: Астрель, 2010. -383 с.: ил.

Жизнь этой удивительной женщины глубоко выразила двадцатый век. В ее захватывающем устном романе соединились хроника драматической эпохи и исповедальный рассказ о жизни души. М. Цветаева, В. Некрасов, Д. Самойлов, А. Твардовский, А. Солженицын, В. Шаламов, Е. Евтушенко, Н. Хрущев, А. Синявский, И. Бродский, А. Линдгрен — вот лишь некоторые, самые известные герои ее повествования, далекие и близкие спутники ее жизни, которую она согласилась рассказать перед камерой в документальном фильме Олега Дормана.

Сегодня мы предлагаем вам онлайн версию. 

…Пеппи Длинныйчулок, Карлсон с крыши, Эмиль из Лённеберги, дочь разбойника Рони — Астрид Линдгрен, негодуя, что советская власть не платила ей отчисления с публикаций, всё же признавала, что такой популярности, как у советских детей, её книги не достигли нигде за пределами Швеции. И это было, без сомнения, результатом работы переводчицы — Лилианны Лунгиной.

1
Теги: , ,

Александра Юнко

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве.  Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.

*********************************************************************************************************************************************

Александра   Ю Н К О

1953 – 2018

Поэт, переводчик, журналист.

АЙВА И ВИНОГРАД

Светлане Мосовой

У вас — бабульки в беленьких панамах,

У нас поэты в кушмах. Боже мой,

Оставив тень свою в холодных рамах,

Во сне ты возвращаешься домой.

Здесь луч весенний согревает веко

И вдохновляет голубцов казан.

По языку текут вино и млеко

От мягких песен томных молдаван.

И, доверяя звуку, но не слову,

Как питерская злая лимита,

Проходишь, словно тень, по Кишинёву,

Не узнавая прежние места.

Душа, дитя айвы и винограда,

Затеряна в туманах Ленинграда,

И флуера затейливый мотив Не достигает ваших перспектив.

Юнко, Александра. Айва и виноград // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов/Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 22.

МОЙ ГОРОД

Мой город

меня не узнаёт

не говорит по-русски

и бедный пешеход

протискивается в узкие

просветы

между бамперами иномарок

Юнко Александра. Дактилограмма // Русское поле. – 2011. — № 1(3). – С. 78.

***

Перекрёсток бессарабский,

Переулок тарабарский,

Где звучит, куда не выйдешь,

Русский, что ли, чи молдавский,

Украинский, то ль болгарский

С переходами на идиш.

С детства этот сочный суржик

Я жевала, точно коржик,

Разноречьем упиваясь.

До сих пор в стихотвореньях

Расставляю ударенья

По наитию, покаюсь!

То-то бы Мадам Петрова

Не узнала б Кишинёва.

Дело не в названьях улиц.

Здесь по-прежнему вишнёво,

Но под вишнями паршиво –

Всё вокруг перевернулось.

Кто уехал, или помер,

Кто счастливый вынул номер…

Ну, а мне что остаётся?

В этом городе Содоме

Снятся сны о старом доме

И на щёки что-то льётся.

Где же ты, мой бессарабский,

Горький, нищий, но не рабский,

В Бога, душу и царя,

Магальской, блатной, армянский,

Гагаузский да цыганский?..

Нет такого словаря.

Юнко, Александа. … Перекрёсток бессарабский… // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов/Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 18 – 19.

СНЫ О КИШИНЁВЕ

«Доктор Ванинов, дайте лекарство…»

Рудольф Ольшевский

Иерусалим иль Петербург.

Мясник тоскует иль хирург,

Не спит и воду пьёт из крана,

Душевные врачуя раны.

В Аделаиде и Айове

Нам снятся сны о Кишинёве.

Летят они, воспалены,

И в местные влезают сны.

Однажды видела воочью –

Иль это только снилось мне? –

Скакал Котовский тёмной ночью

На страшно вздыбленном коне.

То, огрызаясь на собак,

Капитолийская волчица

На красный свет бежит впотьмах,

И красным светом глаз лучится.

То Пушкин мчится на свиданье,

То бродит хмуро Довид Кнут,

То Боря Викторов с Капланом

На преферанс вдвоём идут.

То Ленин без креста, то Штефан

С крестом глядят сквозь даль веков,

Сквозь листья горькие орехов

На Кишинэу и Кишинёв.

Не подымая головы,

На нас поглядывают странно

И снова засыпают львы

У неизбежного фонтана.

Сюжеты тают кочевые,

Пока рассвет ползёт в окно.

Мы забываем сны ночные,

Мы пьём весёлое вино,

Не замечая – старый город

Безвестно канул в бездну лет,

И тёмный нас дурачит морок

В местах, где Кишинёва нет

Юнко, Александа. Сны о Кишинёве//Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов / Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 11 – 12.

ВИКТОРУ ГОЛКОВУ

Там, где город К. на речушке Б.

Остановку сделал для водопоя,

Не успела я рассказать тебе,

Каково мне без, каково с тобою.

По асфальту взломанному иду,

Озираюсь рассеянно, точно приезжий,

На весёлые вишни в чужом саду,

Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,

Сел на поезд – и поминай как звали.

И никто не выдаст: тебя здесь нет –

Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.

Остаётся похмелье в чужом пиру

И оскомина от недозрелых ягод.

Час пробьёт – я уеду или умру,

И следы мои рядом с твоими лягут.

Юнко, Александа …Там, где город К. на речушке Б… // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов/Сост. Э. Ракитская; Худ. Э. Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 10.

ВБЛИЗИ ИЛЬИНСКОГО БАЗАРА

Вблизи Ильинского базара,

Где воздух пьян и торг лукав,

Цыганка барину сказала,

Его хватая за рукав:

– Позолоти, красавец, руку!

Раскину карты на любовь,

И на венец, и на разлуку,

И на друзей, и на врагов.

Открыто Заре всё на свете,

Что невозможно ведать нам…

И барин ей смеясь ответил:

– А хочешь, погадаю сам?

Он весел был, и ликом чуден,

И на монисто дал пятак,

Но не желал узнать что будет,

А то, что есть, он знал и так.

И стоя подле мыловара,

Сквозь пыль, и смех, и голоса

Вослед ему глядела Зара,

Во все цыганские глаза.

И видела: метель кружится,

А этот господин чудной

В снег окровавленный ложится,

Укрытый смертной белизной.

И охнув, задохнулась Зара:

Так вот что, значит, суждено…

А Пушкин шлялся по базару,

Шутил и пробовал вино.

Юнко, Александра. Вблизи Ильинского базара // Iubire de metaforă: Antologie în 2 vol. a poeților absolvenți ai USM. – Ch., USM. – P.488 – 489.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я возвращаюсь полуночным рейсом

И с лёту покидаю высоту.

Мой город — успокойся и согрейся! –

Меня встречает в аэропорту.

И, вытащив последнюю заначку, —

Для этого, должно быть, берегла, —

Беру такси и раскрываю пачку,

Чтоб с шиком дым пускать поверх стекла

О, нет нигде таких небес высоких! –

За город мой благодарю судьбу.

И встречный ветер мне ласкает щеки

И троекратно трогает губу.

Фонарь блестит на улицах и лицах,

Бурлит в решетках желтая вода…

И глаз веселый, чувствую, слезится,

Подробности вбирая навсегда:

Проспекты, скверы, тупики кривые,

Огонь в печах и вечный холод плит…

«Я не ошибся — вы у нас впервые?» —

Мне вежливый водитель говорит.

Юнко, Александра. Возвращение // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С.

 

ИЛЬИНСКИЙ РЫНОК

1

Еще темно под облаками,

Еще не выстыла кровать…

Бегу гигантскими шагами,

Чтобы за мамой поспевать,

Мой детский сад — мой ранний рынок

Ряды красующихся крынок,

Наполненных сметаной свежей

И горы зелени небрежной.

Где мокрые кружки от кружки,

Стоят веселые пьянчужки,

Я этих дядек не боюсь

И вишни пробую на вкус.

За уши вешаю сережки

И воробьям бросаю крошки.

2

Мать ласковый шлепок мне даст у входа

Да здравствует базарная свобода!

Базар толпу, как пекарь тесто, месит.

И весовщик меня бесплатно взвесит –

Люблю его напольные весы! –

И грустно улыбнется сквозь усы.

Еще на чай давать я не умею

Мне в ладонь сует двадцать копеек.

Как щедр базар к сиротке! К сироте –

Не понимаю слова в простоте.

Пока я сливки рынка объедаю,

Рыдает мать, седая, молодая –

Моих шести, своих — пятидесяти лет…

В конторе —

Лампочки грошовой наглый свет.

Врачи велят усиливать питанье,

И я в базар уйду на воспитанье.

3

Уже Ильинского базара нет.

Многоэтажка поднялась на свет.

И место мы забудем через лет Десять…

Но сомнениям в ответ,

Здесь бродит по булыжной мостовой

В рубашке красной Пушкин молодой!

Он затесался озорно в толпу,

И прядка взмокла на покатом лбу.

Простые деревянные ряды

Глаз поражают торжеством еды.

И самое дешевое вино — Пьянящей юной радости полно!

И столько всяких любопытных лиц,

Что впору вспомнить площади столиц

И профили в тетрадку рисовать,

И близостью дуэли рисковать…

Но бродит гуще злое вдохновенье,

Но что сулит базарное волненье?

Здесь говорит людской забитый страх

О вольности на разных языках.

Пока еще — тишком, пока — с опаской…

Но брошена в базар уже закваска!

И алая рубаха на плечах

Пылает, точно жертвенный очаг.

О, как мясник орудует над плахой!

Он понимает — это неспроста,

Когда и бьют, и кости рубят с маху

Алеет сквозь базар его рубаха,

Так жертвенна, крылата и чиста,

Как будто кровью хлынула с листа!

4

Ах, сколько лиц, имен, картинок

Ты для меня, Ильинский рынок,

Шутя и мельком рисовал!

Но в памяти под словом «пяца»

Они и до сих пор толпятся.

Мой детский сад и мой вокзал.

Прощай — пронзительно и горько…

Просела Пушкинская горка –

Туристы бегают толпой…

Но только лишь глаза закрою –

И веки напитаю кровью,

И воскрешаю миг любой!

Хозяйки, пьяницы, торговки,

И продавщицы газировки,

Юнцы, сшибавшие деньгу,

И завсегдатаи шашлычной…

Без этой публики привычной

Пройти я мимо не могу!

Да, здания многоэтажны…

Но облик братьи этой бражной

Останется, как негатив…

О, выщербленные тротуары,

Вы — мемуары улиц старых,

Забытый городской мотив.

Юнко, Александра. Ильинский рынок // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 257 — 261.

«ИРЭН»

Он сыпал и сыпал

Московским своим говорком.

Потом говорил:

– Ты – Ирэн! –

И стучал кулаком.

Ну что мне ответить тете?

Ты всё-таки гость…

А я не Ирэн.

Я такая же чёрная кость.

Я помню:

Молчала

Седая, угрюмая мать.

Вся улица вышла

Над гробом отца отрыдать.

На бедной, крикливой,

На доброй моей магале

Дрались и братались,

Плескалось вино на столе.

Там песни весёлые,

А спесь – это нам не с руки.

Там руки тяжёлые,

Да только сердца там легки.

И чем ты кичишься?

Равны мы на этой земле –

На бедной, крикливой,

На доброй моей магале.

Вон там меня знают.

Иду в мальчиковом пальто.

И словом и взглядом

Меня не обидит никто.

Юнко Александра. «Ирэн» // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов/Сост. Э. Ракитская; Худ. Э. Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 24 – 25.

МАЛЕНЬКИЕ КИШИНЁВСКИЕ ЭЛЕГИИ

1

Бараки, помнишь, достояли до

землетрясенья семьдесят седьмого –

и опустились на морское дно,

как в некролог вмурованное слово,

как после драки брошенный кастет,

как мачеха, отвергнутая сыном…

Горит в подвале потаённый свет

и лопухи всплывают на руинах.

2

От Чуфлинской церкви налево

до польского кладбища, где –

в укрытии райского древа,

спиной на холодной плите, —

желания яростный факел.

И тягостный запах греха стоит,

как рассерженный ангел,

но не настучавший пока.

Мадонна бездомная плачет,

случайно спугнув благодать,

и ловит оранжевый мячик,

но некому мячик отдать.

3

Мой город ласковый, Венеция степная,

ты — ласточка, летящая по краю,

ты ящерка с раздвоенным хвостом,

пчела на зверобое золотом.

Плывешь сквозь марево — и не даешь уйти

в изгнание. Притянута к груди

твоей вся жизнь моя, вся смерть моя и память

посмертная: я — преткновенья камень

в сандалии твоей, булыжник в мостовой,

ракушечник в стене твоей прохладной,

плита немая за твоей оградой.

Юнко, Александра. Маленькие кишинёвские элегии // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С.

ОКРАИНА

Акации высохший ствол

Прочерчен на выцветшем ситце.

Но сук почерневший расцвел

И солнце пронзило ресницы –

Окраина!

Ветхий лоскут

Под белым парадным нарядом.

Таких уже больше не ткут…

Здесь годы неслышно текут

С часами столичными рядом.

Здесь выросло детство мое

Над тайнами мудрости книжной.

Здесь мы постигали житье

На пыльных подмостках булыжных.

Окраина, пища умов!

Дороги твои не окольны.

Над свалками старых домов

Горит скорлупа колокольни.

По стенке ползет виноград.

И, словно упав на колени,

Развалины молча стоят

В персидских султанах сирени.

Юнко Александра. Окраина // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ НА ПЕРЕХОДЕ В ЛЕТО

Как сорок лет тому, нет времени на сон.

Где этот город?

Ветром унесен.

А ночь

дохнула музычкой запетой –

кардиограмма скачет в унисон.

Все те же мы, и мир не столь суров,

он мелом на заборе пишет «Welcome!».

Чего мы ищем в этой речке мелкой?

Отечество нам — старый Кишинёв.

Ты помнишь дом о три окна

на Теобашевской?

Как уцелел, не спрашивай.

Ничья беда, ничья вина –

но Атлантида утонула

под грохот общего разгула.

Все улицы уже с другим

и выраженьем, и названием —

и дальше, дальше, в глубь руин,

где, листьями легко названивая,

укрылась память в глубине

двора, ее мы просто не

успели вовремя узнать.

Юнко, Александра. Последний день весны на переходе в лето // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 265.

ПУШКИНА ГОРКА

В детстве казалось таким естественным, что поперёк моей Благовещенской (по-советски — Тельмана) лежит улица Пушкина горка.  А Благовещенская тянется от горки… до одноименной церковки… Около церкви, небольшой, но соразмеренной, вечно сидели ребята из художки, зарисовывая её стройные пропорции. А если пройти по этой улице вправо, то дойдёшь до вросшего в землю домика купца Кацики, где в начале ХIХ века находилась масонская ложа. Встарь улица так и называлась – Кациковская, а не Олега Кошевого.

… Одно из самых лучших бесплатных наслаждений – катанье зимой на санках. Они были самодельные, тяжелые… Катались мы, естественно, с Пушкина – горки. Она тогда была куда выше, чем сейчас. Не только потому, что мы были маленькими. Осела, истопталась. Малышня – с нижнего уступа, более безопасного. А ребята постарше скатывались с самого верха и благодаря разгону доезжали до следующего перекрёстка, до колонки, откуда вся улица брала воду. Высшим шиком было прокатиться на «рыба — пеште», то есть не сидя, а лёжа на санках. Отчаянные лихачи мчались головой вперёд, руля руками и выкрикивая: «Прочь с дороги, куриные ноги!» … Домой возвращались в снегу с головы до пят, румяные, голодные и счастливые.

Так мы жили в старом Кишинёве, в каменно – глинянных мазанках, многие из которых вполне могли быть современницами Пушкина. Когда на нашей магале снимался очередной исторический фильм (например сцены из «Выстрела»), достаточно было слегка замаскировать соломой толь на крышах да радиоантенны. Мостовую покрывали булыжники – это вам не центр с асфальтированными дорогами. Время от времени, громыхая пустым бидоном, я ходила за керосином для заправки примуса – в лавку в нескольких шагах от входа во двор Дома – музея Пушкина. А в десятом классе в числе других счастливчиков именно в этом дворике я получила диплом победителя в конкурсе не лучшее сочинение и восьмитомное собрание сочинений Александра Сергеевича. Диплом с гордостью хранила моя мама. А восьмитомник и по сей день служит мне верой и правдой, послушно расрываясь на любимых страницах.

Юнко, Александа. Гадание на Пушкине. – К.: Б.и., 2011. – С. 5 – 7.

0
Теги: , , , , ,

Михаил Хазин

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве.  Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.

*********************************************************************************************************************************************

Михаил  Х А З И Н

р. 1932

Писатель, журналист, детский поэт и переводчик.

ВИЗИТ В КОСТЮЖЕНЫ

Но сначала несколько слов о том месте, куда мы направлялись. Вообще – то Костюжены – южный пригород Кишинёва, трудовой посёлок, утопающий летом в зелени, зимой – в сугробах… Во всей Молдове посёлок этот ещё с начала двадцатого века известен и славен своей ментальной клиникой. А в просторечии слова «Костюжены» и «сумашедший дом» стали почти равноценными по смыслу… Лечебница в Костюженах – не одно отдельное здание, а целый городок с десятками приземистых корпусов, каждый – с решётками на окнах, запорами на дверях, которые, впрочем, не бросаются в глаза. Но двери этих корпусов не откроешь простым нажатием ручки. Они слушаются только ключа, который, как правило, в руках санитара. Обстановку скрашивает множество тенистых акаций, каштанов, клёнов, аллей и асфальтированных дорожек.

На главной площади лечебницы, сразу за центральными воротами и перед административным корпусом, высился в ту пору монумент. Пьедестал, а на нём выкрашенная золотой краской фигура лысого вождя с простёртой в сторону воли рукой. Здесь, на этом клочке душевнобольной земли, он, пожалуй, был более уместен, чем во многих других роскошных местах нашего безумного мира, где высились памятники этому кумиру.

Визит в Костюжены // Хазин, Михаил. Еврейское счастье: Записки для друзей. – Б.м.: Hermitage Publishers, 2007. – С. 172 – 182.

 

«МЕСТА, МИЛЫЕ МОЕМУ ВООБРАЖЕНИЮ…»

… Центр Кишинёва находился тогда близ реки Бык, заболоченной и петлистой, но тем не менее уставленной мельницами, запрудами. Мазаракиевская церковь, с примыкающим погостом, смотрела со взгорка своего на улицы города, словно сквозь завесу легенд и тайн.

Впрочем, заграничные путешественники, посещавшие в ту пору Кишинёв, не раз выказывали недоумение: почему это город? На территории Кишинёва было полным – полно посевов; сёла, легшие в основу города, ещё не сомкнулись; а в зазорах между ними шелестели сады, источали зловония болта, лоскутным одеялом стелились делянки.

И хотя изрядная часть горожан ещё обитала в бурдеях – так по – местному именовались землянки, — цивилизация насмешливо напоминала о себе. В 1882 году на Кишинёвских улицах было установлено 33 керосиновых фонаря для вечернего освещения… Правда, чиновникам городской думы вменялось в обязанность высчитывать по календарю, когда будет полнолуние, дабы в оные ночи фонарей зря не засвечивать…

По вечерам бедный кишинёвский театр кое-как освещали сальными свечами. Бежавшая из Ясс, от этерии, труппа немецких актёров декламировала Коцебу…

Хазин, Михаил. «Места, милые моему воображению…» // Ветка Иерусалима. – 2000. — № 2. – С. 385 – 402.

 

ВЕЧНАЯ ОТМЕТИНА

Рассказ о доме на Щусева 65

Есть в Кишинёве много домов покрасивее и значительнее, я же испытываю особую привязанность к старому одноэтажному дому на углу Пушкинской и улицы Щусева.

Он стар, но добротен, неярок, но, как мне кажется, исполнен собственного достоинства. Здание построено из некогда белого пиленого камня. С годами стены сделались дымчато-серыми, словно впитали в себя и копоть времени, и гарь бомбёжек, обстрелов.

Сразу же после войны, когда в Кишиневе уцелевшие здания можно было сосчитать по пальцам, здесь открыли публичную библиотеку. Всего две мраморные ступеньки вели к тяжелой рeзной двери, которая в свою очередь вела в читальный зал мест на пятьдесят.

На наружной стене, справа от массивной двери, — темно-бурой масляной краской наспех написанные слова: «Осмотрено. Мин нет. Лейтенант Кутепов».

Такие надписи сохранились на многих кишиневских зданиях, только фамилии лейтенантов были разными. Выведенные грубыми, какие оказались под рукой, кисточками, не способствующими изяществу шрифта, эти взрывчатые буквы войны потом нежданно-негаданно стали неким образцом и эталоном для художников: этими огненными письменами, подражая неискусным в художестве саперам, искусные шрифтовики уже десятки лет выводят названия фильмов и книг о войне.

«Осмотрено. Мин нет. Лейтенант Кутепов». Привычные эти отметины как бы стали частью городского фона, утратили жгучесть и, ничего не поделаешь! — в какой-то мере примелькались.

Скользнув по ним взглядом, мы уже не задумываемся, что дома, руины, улицы нашего города несколько десятилетий назад были минным полем, грозили смертью на каждом шагу.

Правда, каждому из нас, наверно, жалко, что время неумолимо сводит на нет эти отметины. Однако надо воздать им должное: с поистине боевым упорством сопротивляются они дождям, снегам, выветриванию. Вызванные к жизни требованиями воинских приказов, они, похоже, решили выстоять и прорваться в вечность.

Но вернусь к дому, о котором начал говорить. Для республиканской публичной библиотеки в 60-е годы построили специально предназначенное здание, и в доме на Пушкинской угол Щусева обосновалась библиотека для детей и юношества. На серой стене рядом с выцветшими словами об отсутствии мин не замедлила появиться другая бессмертная надпись, на этот раз сделанная мелом: Витя+Люда=Любовь.

Прохожу недавно по Пушкинской и вижу — у стены возле надписей стоят двое рабочих в спецовках… У одного рабочего в руках какая-то ветошь, у другого стамеска или сверло. Я подошел поближе. Человек с ветошью в руках старательно вытирал написанное мелом уравнение Витя+Люда=любовь.

Неужели та же участь постигнет и метку фронтовых саперов?

— Наводите порядок на фасадах?

— Наводим.

— А что будет с этой надписью?

— А вы как думаете?

— Боюсь, вдруг затрете…

— Разумеется, прямо сейчас и затрем…

— Нет, в самом деле?

— Что вы, мы совсем наоборот, — и он показал мне прямоугольный кусок стекла, прислоненный внизу к стене.

Я понял: они протирали стену, снимали все лишнее, реставрировали надпись сапёров и для пущей сохранности прикрывали её пластинкой стекла, привинченного к серому ракушечнику. Получалась своеобразная мемориальная доска.

Недавние опасения уступили место искренней признательности.

— От кого же вы работаете? Кто поручил?

— Министерство культуры…

Мужчина закурил, повернулся ко мне и уже иным, не шутливым тоном добавил:

— Я ведь и сам фронтовик. Неужели, думаете, я бы стал соскабливать со стен такие вечные отметины?

….Есть в Кишинёве много домов помоложе и красивей, но этот мне по-особому дорог.

НОВЫЙ ИСТОЧНИК — КИШЛА НОУЭ — КИШИНЭУ

Там Кишинев. За тем холмом

Таится молча, как загадка.

Историческое название Кишинева, по мнению лингвистов, восходит к архаичному слову «кишла», означающему источник, родник, поселение. Есть и такой вариант перевода: «кишла» — это овчарня. За неполных шесть веков своего существования Кишинев (Новый источник), по началу служивший водопоем для овечьих отар, пожил и под оттоманской властью, потом стал опорным пунктом молдавского княжества, потом центром Бессарабии, российским губернским городом, затем румынской провинцией, затем столицей Советской Молдавии и, наконец, стольным городом независимой Молдовы.

В этом городе с очень переменчивой судьбой я прожил больше пятидесяти лет. Помню послевоенный Кишинев, еще лежавший в руинах. Помню надписи растекающейся краской на стенах немногих уцелевших домов, торопливо сделанные крупными буквами: «ПРОВЕРЕНО. МИН НЕТ», а под ними подписи — звание и фамилия проверявшего сапера.

И вместе с тем город пестрел новостройками. Обогащался центрами просвещения, искусства, науки: выросли корпуса республиканской Академии наук, здание Театра оперы и балета, телевизионная вышка вонзилась в небо над городом. В Кишиневе открылся молодой университет, студентом которого, между прочим, стал и я. В нем получили возможность обрести высшее образование сельские юноши и девушки, дети молдавских крестьян той поры, когда еще и колхозов в Молдове не было. Зато выселения «вредных элементов», кулаков в Сибирь уже имели место.

Было среди студентов и немало таких орлов, кто пробовал пробиться в Московский университет и другие престижные вузы, но там не прошли по конкурсу и как бы вынужденно осели в Кишиневе. Среди этих ребят попадались такие, что высокомерно относились к своей молодой alma mater. Помню, на стене студенческого туалета даже появилась уничижительная надпись: «Кто не знает ни гу-гу, попадает в КГУ». На самом деле все обстояло не так уныло. Казалось бы, молодой провинциальный вуз. Но уже среди первых его выпускников были люди, ставшие известными в стране — ученые, поэты, писатели, киношники: Виктор Кочетков, Юрий Черниченко, Виктор Казаков, Павел Сиркес и немало других. Они учились на русском отделении филологического факультета. А из выпускников молдавского отделения нашего факультета, как правило, приехавших в город из сел, выросла и сформировалась значительная часть творческой интеллигенции Молдовы, ее общественных и государственных деятелей. Возрожденный к жизни Кишинев щедро одаривал нас знаниями, любовью, романтическими порывами.

Плодотворно действовало литературное объединение при газете «Молодежь Молдавии», которое возглавлял умелый воспитатель литературной молодежи поэт Кирилл Ковальджи. В обсуждениях, диспутах, спорах юношей и девушек, входивших в эту группу, прошли первоначальную закалку такие одаренные авторы, как Светлана Якир, Валерий Гажиу, Рудольф Ольшевский, Ефрем Баух, Валерий Майоров и другие. Заглядывал к нам на огонек и Эмиль Лотяну.

На каждом этапе своего развития Кишинев всегда был городом пестрым, многонациональным, разноплеменным. Как и весь этот край, названный летописцем «землей на пути всех бед». Говоря словами Пушкина, «какая смесь одежд и лиц!» Я еще помню цыганский табор, располагавшийся где-то на городской окраине. Художник Илья Богдеско, работавший над иллюстрациями к пушкинским «Цыганам», в таборе нашел девушку, чей облик помог ему создать пленительный образ Земфиры.

Часть кишиневской молодежи пыталась вырваться из родного гнезда в Москву, Питер, полагая, что Кишинев — более удобный и уютный город для доживания на склоне лет своего земного срока, чем для старта в большую жизнь. Но и беспокойные души, рвавшиеся в гущу кипучей жизни, сохраняли привязанность и любовь к Кишиневу с его размеренной, вишневовиноградной, баклажанно-перечной атмосферой. Помню это по собственному опыту. Всегда был рад из дальних поездок, командировок вернуться в родную гавань, как ни уступал Кишинев по размаху мегаполисам, мощно манившим романтичные юные души.

Если бы столицы стран, существующих на земном шаре, вздумали устроить Конкурс Красоты, наподобие проводимого международного состязания красавиц разных континентов, то, откровенно говоря, Кишинев вряд ли мог бы рассчитывать на призовое место. Архитектурой и памятниками он не очень богат, хотя есть в нем сооружения Опекушина, Бернардацци, Щусева, Плэмэдялэ. Все же, все же Кишинев запомнился мне таким привлекательным, прелестным, особенно в какие-то его сезоны или моменты, что не сберечь в душе любовь к нему невозможно.

Сама природа — фантастически щедрый дизайнер этого уютного южного города. Кишинев излучает море обаяния летом, когда его проспекты и переулки тонут в зелени бульваров, парков, садов. Осенью, когда сам воздух его насыщен ароматом виноградных выжимок, а на голову тебе то и дело, как благословение с неба, слетает с клена, каштана, акации золотой невесомый лист. И зимним вечером, укрытый белоснежным покрывалом, присыпанным метельным созвездием снежинок. И весенним утром, когда птичьи трели славят нарождающийся день, когда за твоим окном цветут вишни, черешни, абрикосы, персики и пробужденные жизненные соки в таинственном безмолвии весны вершат свой титанический труд.

А если от местных прелестей перейти к размышлению о том, как выглядит Кишинев на арене истории, какова его известность в мире, я бы из многих возможных вариантов выбрал и подчеркнул три пункта, которые кратко обозначу.

Пункт первый. Кишинев — пушкинский город. Три года своей недолгой жизни Александр Сергеевич провел в кишиневской ссылке (1820-1823), в Бессарабии, отвоеванной у Турции совсем незадолго до прибытия туда Пушкина […] В творческом отношении годы ссылки поэта в Кишинев, под начало генерала Инзова, были очень плодотворны. Заодно с последовавшей потом мировой славой Пушкина получил известность в мире и Кишинев.

Пункт второй. Кишиневский погром в самом начале XX века, в пасхальные дни 1903 года, прогремел на весь мир. На этот раз Кишинев печально прославился как город кровавой резни, разразившейся при внешнем невмешательстве властей. В результате этих событий в Кишиневе само русское слово «погром» получило всемирную известность, вошло в словарный состав многих иностранных языков […]

И в третий раз «новый источник, кишла ноуэ» напомнил миру о себе, когда после удаления Никиты Хрущева с исторической арены скромный город Кишинев взамен дал из своей глубинки двух новых генсеков, двух новых глав Советского государства — Леонида Брежнева и Константина Черненко […]  Леонид Ильич в годы, когда был лидером Молдовы, запомнился тем, что проявил заботу о благоустройстве Кишинева, о развитии культуры, спорта, особенно футбола, в нашем крае. В ту пору мы, студенты, много субботников подряд трудились с лопатами в руках на сооружении Комсомольского озера. Нам говорили, что именно Ильич Второй выдвинул идею создать в городской зоне цветущий парк с обширным водоемом, лодочной станцией, плавучим рестораном. И действительно, парк, каскадная лестница, озеро получились очень живописными. Правда, в наши дни, в XXI веке, красота зоны отдыха видоизменилась. На территории бывшего парка выросли виллы и коттеджи новых хозяев жизни — предпринимателей, финансистов, видных граждан […]

У Кишинева издавна установилась репутация пушкинского города. Память о пребывании Александра Сергеевича хранят заезжий дом, где прибывший поэт остановился, церковь Благовещенья, куда он ходил вместе с генералом  Инзовым, акации и шелковицы парка, в тени которых он гулял. Всего не перечислишь. Можно довольно определенно указать, с какой даты в этом краю берет начало традиция чествования памяти о поэте. Июнь 1880 года. Грандиозное событие. В Москве открыт прекрасный памятник Александру Сергеевичу работы Александра Михайловича Опекушина. В Кишиневе тотчас же возникла мысль последовать примеру белокаменной, тоже увековечить монументом память о пребывании Пушкина в этом крае.

Все сословия единодушно и горячо поддержали эту идею, охотно предложили начать сбор народных денег. Но бюрократические правила сдерживали порыв. Местная интеллигенция обратилась в инстанции с просьбой разрешить сбор добровольных взносов в фонд сооружения памятника. Разрешение было получено. Все слои населения не замедлили внести свою лепту.

В архивах я листал и читал сохранившиеся ведомости сбора средств. Большая удача: памятник для Кишинева согласился сделать сам Александр Михайлович Опекушин. В августе 1880 года скульптор принимается за работу над бронзовым бюстом, завершает ее к февралю 1881 года. Поэт запечатлен с обнаженной головой, в накинутом на плечи плаще. В апреле бюст по железной дороге привезли в Кишинев. Теперь предстояло решить, в каком месте парка поставить памятник, каким должен быть пьедестал, из какого материала изготовлен.

Решили установить памятник в липовой аллее парка, где любил гулять поэт. После долгих обсуждений с мастером вариантов постамента Опекушин нашел тонкое и точное решение. Он разработал пьедестал в виде колонны ионического ордера, установленной на каменном квадрате, вверху колонны — бюст поэта. Изящная колонна стала как бы его естественным продолжением. Стройный как свеча, памятник был торжественно открыт 26 мая 1885 года. Кишинев стал первым в Российском государстве провинциальным городом, соорудившим пушкинский монумент.

Нечего и говорить, что в последующие отрезки истории слава Кишинева как пушкинского города не шла на убыль. Из каких только дальних мест не приезжают сюда поклонники творчества великого поэта. На прекрасных пушкинских праздниках в Кишиневе, […] побывали и выступали Ярослав Смеляков, Михаил Светлов, Расул Гамзатов, Эдуардас Межелайтис, Кайсын Кулиев, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Виктор Астафьев, многочисленные гости из республик и зарубежных стран. С Кишиневом связаны имена многих местных мастеров слова, кисти, музыкального искусства, создавших произведения, насыщенные национальной и общечеловеческой духовной энергетикой. Стихи и проза Григоре Виеру, Думитру Матковского, Николае Дабижи и обширного ряда их коллег широко известны, любимы в Молдове, в соседней Румынии, да и в Европе и за ее пределами […]

Ожерелье виноградных плантаций окружает Кишинев, который пользуется заслуженной славой своей винодельческой продукции. Молдова занимает 13-е место в мире среди винодельческих стран. Аромат, букет, разнообразие молдавских вин отвечают самому взыскательному вкусу истинных ценителей. При случае кишиневец не без гордости любит напомнить, что наше красное сухое вино «Негру де Пуркарь» («Черное Пуркарское») в Молдове закупают даже для винных погребов английской королевы […]

 Вспоминаю летний день на исходе 70-х годов. В редакцию журнала, где я тогда работал, позвонил поэт Николае Дабижа, главный редактор еженедельника «Литература ши арта», и пригласил зайти к нему в конце рабочего дня. Естественно, я поблагодарил и обещал заглянуть. Нетрудно было догадаться, по какому поводу намечена встреча. Повод был вполне достойный. Пишущая братия уже знала, что не так давно Дабиже присуждена республиканская комсомольская премия за его новый сборник стихов. По этому случаю Николае пригласил коллег. На столе стояли красивые керамические фляги, кувшины с запотевшими боками — от студеного содержимого. Нам налили бокалы. Приятно пригубить в жаркий день холодный напиток. Но что за чертовщина?! Вместо вина в бокалах оказалась… вода. Вода! Недоумение возникло на лицах некоторых гостей. Дабижа поспешил дать разъяснения. Дело в том, что денежные средства полученной им премии Дабижа подарил на постройку колодца в его родном селе, расположенном в засушливом Буджаке, на юге Молдовы. Красивый подарок, спору нет. Колодец оперативно соорудили. И первую воду из этого новорожденного источника односельчане Дабижи привезли ему в Кишинев в этих флягах. Этой влагой поэт решил поделиться с друзьями. Гости выпили эту чудесную воду, растроганные и благодарные.

… Должен добавить, за минувшие с тех пор десятилетия Дабижа вырос в классика молдавской литературы, видного демократического общественного деятеля своей небольшой страны. И еще подробность: все эти годы Николае Дабижа продолжает возглавлять еженедельник «Литература ши арта», на мой взгляд, лучшую газету Молдовы. Вот такая кишиневская историйка вспомнилась.

Пользуясь случаем, хочу пожелать доброго здоровья друзьям, коллегам в Кишиневе, мира и процветания этому приветливому, гостеприимному городу, столице независимой Молдовы.

Хазин, Михаил. Новый Источник — Кишла Ноуэ – Кишинэу // Мой Кишинёв / сост. Н.Катаева. – Москва: Галерия; [Кишинэу]: Б.и., 2015. – С. 232 – 240.

 

НОВЫЙ ФОНТАН 

Поет летящая вода

Искристо, бодро, неустанно.

Сегодня мы пришли сюда

На день открытия фонтана.

Живой водой из давних снов

На нас весною веет снова.

Пятисотлетний Кишинёв,

Прими ещё одну обнову.

Я знаю, не один твой сын

Дерзал, ночей не спал, работал,

Чтоб взмыли из земных глубин

Тугие струи водомёта.

Клубятся брызги, как туман,

И опадают постепенно.

О чём же ты поёшь, фонтан,

Своим журчаньем вдохновенным?

Мой белый город, город – сад,

Твои мосты, деревья, зданья

Познали гроз военных ад,

Землетрясенья, испытанья.

Теперь весенняя пора

Расцвечивает тротуары,

Бежит к фонтану детвора,

Идут к нему влюблённых пары.

Мой город, щедрая судьба

Тебя одаривает снова.

Родник из твоего герба

В родстве с фонтаном этим новым.

Хазин, Михаил. Люблю рассвет: Стихи. – К.: Hyperion, 1990. – с. 18.

21 СЕНТЯБРЯ 1820 ГОДА

                        «О Кишинёве я вздохнул…»

                                               А.С.Пушкин

 

Вот кишинёвский карантин:

Шлагбаум по случаю холеры.

Разбег холмов. Кизячий дым.

Остались позади Бендеры,

Остался за плечами Крым.

Лети, опальная коляска.

Ещё не вечер. Не развязка.

Потом, потом поговорим.

А вдруг ещё одарит лаской

Сей отдалённый край молдавский,

Куда сослал Назона – Рим?

Там Кишинёв. За тем холмом

Таится молча, как загадка.

Скажи, Бендерская рогатка,

Далече ли заезжий дом?

В его ушах – глагол времён,

Кагула гул, античный стон…

Весь этот новый край державы

Таким впервой увидел он,

Каким его воспел Державин,

Каким оплакивал Назон.

Он сторки их шептал себе

И словно бы читал

Заранее благодарю,

Путеводитель по судьбе

И некий гороскоп изгнания.

Предел сей будет сердцу мил,

Бурлящий, гордый, а не рабский.

Буджак, Леово, измаил,

Следы боренья высших сил

Ещё увидит бес арабский.

Поспешность – прочь. Настанет миг,

По-своему он явит миру

Калипсо, узника, земфиру,

Страницы новых дивных книг…

Извилист путь среди холмов.

Россия, питер – дальней далью.

Осений вечер Кишинёв

Уже окутал чёрной шалью.

Хазин, Михаил. Люблю рассвет: Стихи. – К.: Hyperion, 1990. – с. 48 — 49.

0
Теги: , , , , ,

Лев Фрухтман

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве.  Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.

*********************************************************************************************************************************************

Лев   Ф Р У Х Т М А Н

 р. 1936

Поэт, переводчик с идиша, литературовед.

 

ЕВРЕЙСКИЙ ГОРОДОК

 

Соломону Пасси, кишинёвцу – однокашнику

В год далёкий, тёплым летом,

на смешной реке Бычке

я родился пред рассветом

в том еврейском городке.

Городок был неказистый,

хоть и Пушкиным воспет,

в нём живали и артисты,

и певцы, и флуеристы,

и герои давних лет.

Жили там и молдаване,

и гуцулы, и цыгане,

и раввины, и попы.

Но евреи – горожане

выделялись из толпы.

Помню их певучий говор

и медлительность манер,

живость речи, лёгкий гонор

и грассирующее «эр».

Были среди них цаддиким,

талмудисты – мудрецы,

и буяны с нравом диким

и наивные глупцы.

Жизнь велась вкруг синагоги,

где ребе был еврей с умом.

И если думал кто о Боге,

то думал о себе самом.

Тут жаркие вскипали споры

о Ротшильдах и мотовстве,

и длительные разговоры

об удачном сватовстве.

Не бриллианты с диадемой,

не украшенья и меха,

а – наипервейшей темой

бывала «тема жениха».

И со шадханами дрались,

как глупцы срывались с мест,

по всей губернии мотались,

носились в поисках невест.

И тут-то схлёстывались вкусы,

и спорам не было конца…

Но тема главная – парнусы,

и здесь не сыщешь мудреца.

И всегда – что всем знакомо –

еврей молил средь прочих бед,

чтобы не было погрома

и чтоб в субботу был обед.

О, бедность – белый конь с уздечкой!

И я от мысли не далёк,

что, видно, был большим местечком

наш еврейский городок.

Кипел – аж пот катился градом,

шумел – как вспененный поток…

Потом он стал столичным градом,

наш еврейский городок.

Я по его бродил бульварам

и в парках и садах сидел.

И хоть местами был он старым,

но всё же молодцом глядел.

Красивый город, современный,

и от Европы не далёк.

Но я люблю тот, довоенный,

тот еврейский городок.

Еврейский городок // Фрухтман, Лев. Заповедь: Стихи разных лет. – Тель – Авив: Мория, 1999. – С. 45 – 47.

 

НАЧАЛО

Я начинал в провинции,

В комнатенке — подобие склепа.

Звезды, кажется, были ввинчены

В сырой потолок неба.

 

Печь дымила. Лампа коптила.

Жрать хотелось. Хотелось жить.

Что за радость меня охватила

Стал пером по бумаге водить.

 

Выходило коряво и криво,

Да и слов три десятка при мне.

Но будило какое-то диво,

И акации ветка в окне.

 

И осенними вечерами

На клеенке в брызгах чернил

Я, лришептывая губами,

Строчки первые выводил.

 

Позабыл эти давние стансы

В той родной кишиневской глуши.

Лишь отдельные помню нюансы,

И изгрызенные карандаши…

 

Мысли сковывала безнадега,

Мерзкий быт и жилой неуют.

А в дальнейшем -всего было много:

И Москва, и большой институт.

 

Книги- светочи окрылили,

Рот наполнили соком слов.

Сколько нежности в дуттry влили

Блок, Есенин и мудрый Светлое.

 

Муза робко в окно постучала,

Тихо молвила: не спеши!..

Да, я помню свое начало

В той родной кишиневской глуши.

Москва, 1977

Начало // Фрухтман, Лев.  Заповедь. Стихи разных лет.– Тель-Авив: Мория, 1999. –  С. 7 – 8.

 

0
Теги: , , , , ,

Михаил Финкель

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве.  Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.

*********************************************************************************************************************************************

Михаил   Ф И Н К Е Л Ь

р. 1972

Поэт, эссеист, переводчик

АРЕНА ГОРОДА 

Сейчас в Кишинёве 800 тысяч жителей. Большой город. Для Молдовы вообще мегаполис…

… Я поднимаюсь  вверх и выхожу к центру города. Парк Пушкина. Маленький уютный с красивой аллеей бюстов известных писателей, творивших в Бессарабии. В самом сердце этого любимого несколькими поколениями горожан парка – фонтан, возле которого два мраморных льва. Уже много лет дети катаются на них, спящих каменным сном хищниках, обтирают и без того гладкие бока, а пронырливые фотографы пытаются их заснять и продать фото родителям…

… Кишинёв поражает многих риезжих зеленью, особенно летом, когда пышные кроны каштанов, берёз, тополей порой скрываюи дома, благо высотных не так много. Он остаётся, в общем – то, уютным и небольшим по площади городом. Конечно, появляются атрибуты современной жизни – кинотеатры с цифровым звуком и ночные клубы, модные бутики и торговые центры, но узкие улочки и переулки, спонтанно растущие скверики и тихие дворы создают впечатление остановившегося времени, забытого после гастролей очередного Века.

Арена города // Финкель, Михаил. Горсть неостывших молитв. – Ch.: Б.и., 2005. – С. 126 – 128.

 

КИШИНЁВСКИЙ АПРЕЛЬ

 

Встань и пройди по городу весны,

Где нежно солнце облекает листья,

И свет – как золотая кровь – в резных

Головках храмов безупречно чистых.

 

Точеные quot;; font-size: 10pt;огни цветочных клумб

В мир исторгают сладкий запах страсти,

И праздничный пасхальный дух вокруг

Не предвещает дикости несчастья…

 

Прозрачный призрак убиенных душ,

Прислушиваясь к голосам живущих,

Покажется во сне или бреду,

Коснется нас столетием грядущим.                            

07 апреля 2003 г.

 

KISHINEV APRIL

 

Stand up and walk around the town of spring, —

The tender rays are streaming through the crowns,

And light – like golden blood on temples rings –

Is pouring down on the moulded bounds.

 

The fretted flames of flowers – beds expel

A delicate and honeyed scen of passion,

And spirit of the easter doesn’t bell,

Does not portend the wildness of aggression…

 

On stony pages all the weight of words

In multilangage echo is perceiving

The wailing of the wounded ages world,

Brought to its knees by madness of the livings.

 

Transparent spectre of the slaughtered souls,

While harkening the voices live and calming, —

Will seem as if it seems in dreaming shows, —

Will touch us by centennial that’s coming.

07 April 2003

Финкель, Михаил. Кишинёвский апрель. // Финкель, Михаил. Горсть неостывших молитв. – Ch.: Б.и., 2005. – С. 132 – 133.

 

0
Теги: , , , , ,