актёры прикрепленные посты

Леон Бланк

17.03.2022 А-ДЕвреи Молдовы  Нет комментариев

БЛАНК, ЛЕОН

1867, Кишинёв — 8 сентября 1934, Нью-Йорк

 Театральный актёр и режиссёр, звезда американского театра на идише начала XX века.

Леон Бланк родился в Кишинёве в 1867 году. В 1876 году семья на некоторое время перебралась в Бырлад. Юношей служил певчим в синагогальном хоре, в 15 лет примкнул к гастролировавшей в городе театральной труппе Зейлика Могулеско хористом. После запрета еврейского театра в России в следующем году переехал с труппой в Румынию, работал в Яссах и Бухаресте, сначала в сопровождающем труппу хоре, а к 1886 году — уже полноправным артистом (первая серьёзная роль — в спектакле «Корона короля Александра»). Вместе с актёрским костяком труппы (Зейликом Файнманом, Мойше Финкелем и Дувидом Кесслером) в 1886 году последовал за Могулеско в Америку, где продолжил работать в его труппе — теперь первой профессиональной еврейской труппе в Новом Свете.

Поначалу труппа базировалась в Union Theatre, a в 1889 году Могулеско создал «Румынский оперный театр» (Roumanian Opera House) на нижнем Истсайде Манхэттена, специализирующийся на водевиллях и опереттах. В середине 1890-х годов Бланк постепенно начал карьеру характерного актёра, играл у Бориса Томашевского (1868—1939) в Arch Street Theatre в Филадельфии, в частности в знаменитой шекспировской адаптации тех лет «Ешиботник, или еврейский Гамлет» (Дэр ешивэ-бохер, одэр дэр идишер hамлет, 1897/1898), затем с Томашевскими в нью-йоркском театре Виндзор (Windsor Theatre) — пьеса Исидора Золотаревского «Чёрный свадебный балдахин, или еврейский мученик» (Ди шварце хупэ, одэр идишер мартирэр; с Борисом и Бесси Томашевскими, 1898). Широкую известность приобрёл в 1897 году после главной роли в спектакле «Скрипка Давида» И. Латайнера.

В конце 1890-х годов Бланк присоединился к расположенному в районе Боуэри театру Thalia под руководством Кесслера и Файнмана, некоторое время был его менеджером. Из постановок этих лет с участием Бланка выделялись пьесы Якова Гордина «Бог, человек и дьявол» (Гот, мэнч ун тайвл; с Кесслером, Бертой Калиш, Диной Файнман и Морисом Мошковичем, 1900), «Неизвестный» (Дэр умбакантэр, с З. Могулеско и Кени Липцин, 1905), «Ненормальный, или человек с того света» (Дэр метурэф, одэр дэр мэнч фун ан андэрэр вэлт; с мадам Шейнгольд, Яковом и Сарой Адлер, 1905) и «Элиша, сын Абуйи» (о еврейском эпикурейце I столетия н. э. Элише бен Абуйя; с мадам Шейнгольд, Яковом и Сарой Адлер, 1906). В 1899 году Бланк основал профсоюз еврейских артистов (Hebrew Actors’ Union) с артистическим клубом, располагавшийся в доме № 31 по Второй авеню.

В последующие два десятилетия работал в Национальном театре (National Theatre) Томашевского и в театре Либерти (Liberty Theatre) на Второй авеню нижнего Истсайда (теперь район Ист-Виллидж). Среди прочих, был занят в постановках по пьесам Иосефа Латайнера (1853—1935) «Сердце матери» (А мутэрс hарц; постановщик, 1913); комедии-фарсе Аврома Шайкевича (Бен Шомер, 1876—1946) «Миллионщик из новоприбывших» (Дэр гринэр мильонщик; с Рудольфом Шильдкраутом и Борисом Томашевским, National Theatre, 1914/1915); мелодраме Исидора Леша «Район красных фонарей» (Дэр ройтэр дистрикт, также известна под названием «На пути в Буэнос-Айрес, или под красным фонарём» — Афн вэйг кин Буэнос-Айрес, одэр унтэр дэм ройтн ламтэрн; постановщик и актёр, дебютировала 13 июля 1917 года); мелодраме Уильяма Сигела (1893—1966) «Подложные боги, или пьяница» (Фалше гэтэр, одэр дэр шикер; режиссёр, дебют в Детройтском оперном театре — Detroit Opera House, 31 августа 1917 года); в семейной драме Шлоймэ Штейнберга «Товарищ на всю жизнь» (А хавэр ин лэбм, сменил Д. Кесслера после дебютных постановок, 1919).

В 1920-х годов начал постоянное сотрудничество с Морисом Шварцем (1890—1960), затем с Ароном Лебедевым (1873—1960), играл в последних открывшихся на Второй Авеню (1926) театрах — The Public Theatre (на 1752 зрительских места) и The Yiddish Art Theatre (Еврейский художественный театр Мориса Шварца на 1236 зрительских мест). Был занят в драме Гари Калмановича (1886—1966) и Вильяма Сигела «Страж» (Дэр вочман, также известна как дэр вахтэр, одэр готс мишпэт — страж, или господний суд; постановка Бланка, 23 сентября 1922 года); в двухактной оперетте Шлоймэ Штейнберга на музыку Шолома Секунды (1894—1974) «Желание ребе» (Дэм рэбмс хейшек; в Parkway Theater с Арн Лебедевым, 1924/1925); мелодраме Вильяма Сигела «Отец гетто» (Дэр татэ фун дэр гето, 1925); комедии Исидора Золотаревского «Три невесты» (Ди драй калэс; National Theatre, дебют 23 января 1925 года); играл с Бетти Франк в спектакле «Моя девушка» (Майн мэйдэлэ), с Арн Лебедевым в спектаклях «Папенькин сынок» (Дэм татнс зиндэлэ), «Одержимый» (Роя Дэйвидсона, 1931), «Счастливая ночь» Вильяма Сигела на музыку Германа Воля (1871—1936) и других в Нью-Йорке и Бостоне. В начале 1930-х годов работал в театрах Одеон (Odeon), бруклинском Rolland Theater Михла Михалеско (музыкальный директор — Шолом Секунда, см. здесь) и в Национальном театре на Второй Авеню.

На протяжении 1920—1930-х годов выступал как декламатор и чтец, записал восемь грампластинок на 78 оборотах для лейблов Victor и Columbia с исполнением произведений Шолом-Алейхема, Якова Гордина, поэта Морриса Розенфельда (1862—1923) и других еврейских прозаиков и поэтов (некоторые из этих записей были переизданы в последние годы). Писал слова к песням для спектаклей еврейских театров. В 1927 году театральная общественность Нью-Йорка отметила 45-летие сценической деятельности Бланка — к этому времени последнего представителя первой профессиональной театральной труппы Могулеско. На протяжении октября 1928 — января 1929 года в нью-йоркской ежедневной газете на идише «Форвертс» (Вперёд) с продолжением печатались театральные мемуары Бланка.

0
Теги: , , , , ,

Светлана Тома

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве.  Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.

*********************************************************************************************************************************************

Светлана    Т О М А

 р. 1947 

Актриса театра и кино.

ПО ВОЛНЕ МОЕЙ ПАМЯТИ

МОЙ КИШИНЕВ

Я давно уже живу в Москве, но есть город на нашей маленькой голубой планете, название которому КИШИНЕВ. Город моего рождения, моя радость, моя нежность, моя любовь, потому что Кишинев — это мое детство, отрочество и юность. Счастливое время мечтаний и надежд, время первой любви…

Я пришла в этот мир весной, 24 мая. Календарно — весна, но конец мая в Кишиневе — это уже полноправное лето. На рынке корзины, полные крупной черешни: розовой, черной, желтой, белой… Ароматной вишни… Ее можно сорвать и у себя во дворе, прямо с дерева, и красоваться с вишневыми сережками на ушах, гордо поглядывая на прохожих и чувствуя себя невероятной красавицей. Мне 8 лет. И радость бытия зашкаливает… Из больших картонных коробок несется гомон маленьких пушистых цыплят, утят, индюшат, которых продают на «десятки». Какое же это счастье — брать на руки пушистые комочки и, замирая от нежности и восторга, гладить и гладить их…

В конце мая мой Кишинев всегда был пронизан густым, сладким запахом цветущих вековых лип, разбросанных по всему городу. Быть может, запахом этих деревьев наслаждался и А.С. Пушкин во время своей ссылки в Кишинев…

В мае город утопает в цветах… Они повсюду — на городских клумбах, в палисадниках… Распускается моя любимая сирень, тюльпаны, нарциссы, а во дворе нашего дома — ландыши.

В центре города — в парке Пушкина — после зимы просыпается белоснежный фонтан. Рядом с ним два мраморных льва, спины которых натерты до блеска не одним поколением детей. И я тоже была поклонницей этих маленьких стражей. А в старой части города, в частном секторе, буйно цветут яблони, сливы, груши… Незабываемая красота…

Лето

Дрожащий от зноя воздух, мягкий асфальт, где остаются следы от моих каблучков… А вот и наш двор — улица Фрунзе, дом 127. Типичный двор южного города, где семь семей живут одной большой семьей, почти коммуналка, только дворовая. Наши соседи — молдаване, украинцы, евреи, поляки, русские. И все дружат, всё про всех знают… переживают… делятся кулинарными секретами, угощая друг друга. Это они, мои соседи, научили меня готовить украинский борщ с пампушками и русские пельмени, форшмак и фаршированную рыбу, молдавскую мамалыгу и польский бигус… Во дворе у наших окон маленький палисадник, где щедро благоухают и все лето цветут вьющиеся розы (из их лепестков варили вкуснющее варенье). Тут же стоят деревянный стол и две лавки. Дикий виноград скрывает от всех этот чудный уголок, где в выходные за столом собирались родственники и друзья родителей и тетушек (у мамы было пять сестер), пили чай с домашним печеньем, и разговоры, разговоры… Кто что прочитал… что слушал в филармонии… что смотрел в театре… кто приехал на гастроли… Все были образованны, интеллигентны, всегда хорошо одеты и причесаны, укладка делалась только в парикмахерской, от них всегда приятно пахло тонким, ароматным парфюмом. (Я помню любимые мамины духи и одеколон марки «Красная Москва», флакон из матового стекла в форме Московского Кремля в красной коробочке с кисточкой.)

Надо сказать, что в Кишиневе культурная жизнь и в 50-х, и в 60-х, и в 70-х годах была очень насыщенной, приезжали столичные театры, всевозможные выставки, концерты с советскими и заграничными звездами… По выходным мы ходили в парк Пушкина, где по вечерам бесплатно играл симфонический оркестр, многие приходили с детьми, но никто друг другу не мешал.

Потом, в 70-х, эту летнюю эстраду разобрали и концерты прекратились. А жаль…

Летними вечерами молодежь (и не только) выходила «прошвырнуться по Бродвею», т. е. по центральной улице Ленина. Все наряжались и фланировали туда-сюда…

Помню, в 60-х появились модные узкие брючки-дудочки (мне такие привезли мои тетушки из Бухареста). Мы компанией (нам тогда было по 14-15 лет) тоже выходили «в свет». Ретивые дружинники вылавливали из толпы модников, или, как их называли, «стиляг», и ножницами разрезали штанины до бедра. Вот таким оригинальным способом боролись с «тлетворным влиянием Запада».

Надо сказать, что достать модную одежду было непросто. Что-то шили у портних, а молодежь старалась привезти модные «шмотки» из Одессы (там была известная портовая «барахолка») или, переплачивая, покупали у местных фарцовщиков.

Но мы были молоды, все воспринималось легко и весело.

Осень

Все, что так буйно, щедро и красиво цвело весной, осенью превращалось в благословенные плоды. Ветки, усыпанные ароматными яблоками, грушами, сливами и персиками, под тяжестью урожая гнулись до земли, приглашая попробовать все это великолепие.

В доме всюду разложена айва… Ни с чем не сравнимый терпкий запах айвы разлит в воздухе… А на Центральном рынке есть все что душе угодно. Разноцветный, обильный, шумный, щедрый… Как солдатики стоят бочонки с молодым вином, которое называется Муст. Гости Кишинева, которые приезжали на «фрукты-овощи», не зная, как коварен этот напиток (а пился он очень легко), выпив 2-3 стакана, не могли сдвинуться с места…

Иду после занятий из Института искусств (там располагался наш актерский факультет), иду страшно голодная и покупаю прямо на улице за 20 копеек (стипендия была 27 рублей) янтарную гроздь винограда весом почти с килограмм и, не доходя до дома, все съедаю. Это сегодня мой обед. А после «обеда», по дороге домой, можно заглянуть в небольшой книжный магазин (на углу улицы Ленина и Гоголя), который назывался «Когиз» (а еще был «Учпедгиз»), и купить (обычно это происходило в день стипендии) книжные новинки. Надо сказать, что в Кишиневе было уникальное книжное издательство «Картя Молдовеняскэ», которое выпускало классику — русскую и зарубежную, а также современную советскую и переводную литературу…

Вся моя библиотека большей частью собрана практически в те годы.

Лучшим подарком, как нас учили в те времена, всегда была КНИГА. Так что, уезжая на съемки в Москву или в Ленинград (я много снималась, будучи студенткой), всегда везла подарки и заказы — книги и, конечно же, сухое красное вино Негру де Пуркарь и конфеты Слива (или вишня) в шоколаде известной кишиневской кондитерской фабрики Букурия, что в переводе означает Радость.

Зима

Весь вечер и всю ночь шел снег крупными хлопьями. Перед маленьким симпатичным особнячком в центре Кишинева огромные сугробы. Это Дом кино! Волшебное место! Попасть сюда на закрытый показ могут только «избранные», т. е. члены Союза кинематографистов. Московские киноведы 1-2 раза в месяц привозили фильмы, которые обычный зритель в кинотеатрах посмотреть не мог. Впервые меня привел в Дом кино Эмиль Владимирович, и именно здесь я начала открывать для себя мир Федерико Феллини, Ингмара Бергмана, Бернардо Бертолуччи и многих других великих кинематографистов. Когда Э.В. в Кишиневе не было, директор Дома кино «не пущал» меня на просмотры. Помню, как сиротливо стояла у входной двери и сверлила его взглядом, а он смотрел мимо… Было обидно до слез, так как он прекрасно знал меня. Но как только в 1966 году меня приняли в Союз кинематографистов и я получила заветную маленькую красную книжечку за подписью Л. А. Кулиджанова (председатель С/К тех лет), я стала полноправным участником всех просмотров…

Я давно уже живу в Москве… Но Кишинев моего детства и моей юности навсегда в моем сердце. Он часто снится мне… В нем живы все мои родные… И я всегда с любовью и нежностью буду вспоминать этот город… Кишинев, который всегда со мной…

Тома С. А. По волне моей памяти // Мой Кишинёв / сост. Н. Катаева. – Москва: Галерия; [Кишинэу]: Б.и., 2015. – С. 217 – 231.

0
Теги: , , ,

Кира Муратова

11.11.2019 Евреи МолдовыЛ-П  Нет комментариев

МУРАТОВА

КИРА ГЕОРГИЕВНА

5 ноября 1934, Сороки, Бессарабия – 6 июня 2008, Одесса, Украина

Режиссёр, сценарист, актриса.

Родилась в семье секретаря сорокского подпольного уездного комитета коммунистической партии Румынии Юрия Александровича Короткова, который пропал без вести предположительно осенью 1941 года под Одессой. Её мать — врач-гинеколог Наталья Ицковна (Исааковна) Короткова-Скурту (урождённая Резник), выпускница Льежского университета; как и муж — член компартии Румынии с 1928 года, в годы войны — секретарь Анны Паукер, директора базировавшегося в Уфе под эгидой Коминтерна радио «România Liberă» (Свободная Румыния), впоследствии работала в министерстве культуры СРР, врачом бухарестского родильного дома Polizu и, наконец, заместителем министра здравоохранения СРР; ею написано несколько пособий по уходу за новорождёнными.

Кира с отцом и матерью ещё перед войной поселились в Бухаресте, где родители находились на нелегальной работе.

Изучала филологию в МГУ, в 1959 году окончила режиссёрский факультет ВГИКа, где училась в мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой.

В 1961 году Кира Муратова стала режиссёром на Одесской киностудии. Как сценарист и режиссёр Муратова дебютировала в 1962 году, совместно со своим будущим мужем Александром Игоревичем Муратовым поставив короткометражный фильм «У крутого яра», а через два года, с ним же, сняв полнометражную ленту «Наш честный хлеб». Уже первыми своими фильмами «Короткие встречи» и «Долгие проводы» режиссёр заявила о своём интересе к современной нравственной проблематике и неоднозначным человеческим характерам (фильмы были «положены на полку» до перестройки).

После скандалов с руководством Одесской киностудии, ей пришлось уехать из Одессы в Ленинград, где на «Ленфильме» появилась картина «Познавая белый свет» (1978). Тогда же она познакомилась с художником Евгением Голубенко, ставшим ее вторым мужем и соавтором сценариев. Среди наиболее заметных её работ — «Перемена участи» и «Астенический синдром», ленты, привлёкшие к себе значительное внимание критики и общества. Последняя картина была удостоена Специального приза жюри «Серебряный медведь» 40-го Берлинского кинофестиваля (1990 год) и кинопремии «Ника» за лучший игровой фильм (1991 год).

В фильмах Киры Муратовой снимались Владимир Высоцкий, Георгий Делиев, Олег Табаков, Зинаида Шарко, Нина Русланова, Рената Литвинова, Алла Демидова, Наталья Бузько.

Сотрудничала с композиторами Олегом Каравайчуком и Валентином Сильвестровым.

Высказывалась в поддержку событий, происходящих в Киеве в феврале 2014 года.

0
Теги: , , , ,

Самуил Ирис

16.09.2019 Е-КЕвреи Молдовы  Нет комментариев

 

ИРИС

САМУИЛ АБРАМОВИЧ

10 сентября 1889, Кишинёв — 30 января 1960, Буэнос-Айрес

Актёр еврейского театра на идише, переводчик, мемуарист.

Родился в Кишинёве, в бедной, многодетной семье. Учился в хедере, народной школе и ешиботе. Отец отдал его мальчиком к приказчику на толчке, но Ирис вскоре бросил занятия и поступил ассистентом к бродячему фокуснику Малиновскому, с которым, оставив родителей, странствовал по югу России. В 1903 году он впервые попал на представление передвижной труппы Фельдмана (с Бронштейном, Михалеско и другими актёрами) и начал заниматься в любительской студии. В 1905 году дебютировал на сцене в роли Гоцмаха в пьесе «Колдунья» Аврума Гольдфадена. В 1907 году Шмил Ирис был принят постоянным артистом в труппу Стрельской, затем гастролировал с труппой Трахтенберга и, наконец, в 1908 году вернулся в Кишинёв. Здесь он поступил в труппу Абрама Фишзона, одну из лучших трупп того времени, с которой выступал в Одессе, Малороссии и Румынии до 1915 года.

С 1915 года выступал как куплетист в русском театре миниатюр, в 1916 году — в труппах Раппеля и Заславского. В мае 1916 года был мобилизован на фронт и отправлен на Дальний восток, где дезертировал вместе с актёрами Аароном Лебедевым, Ицхоком Арко и И. Кущинским, перебрался в Харбин. Здесь играл в еврейской и русской труппах до 1918 года, затем переехал в Одессу, где играл с Альбертом Сегалеско в Старом театре.

В 1919 году вместе с Шие Бертоновым основал в Одессе первый Государственный еврейский театр, который просуществовал, однако, недолго; входил в его худсовет. В 1921 году выступал в «Мустер-театре» Миши Фишзона в Румынии, затем с передвижной труппой в Бессарабии. В 1923 году выступал в Детройте с Кларой Юнг и Цилей Адлер, затем в труппе Якова Адлера на Второй авеню в Нью-Йорке, но, не сумев занять постоянной позиции в театре Адлера, вернулся в Бессарабию. В 1927—1928 годах играл в «Вилнер трупэ» (Виленской труппе) под руководством режиссёра Я. М. Штернберга в Румынии и в 1928—1929 годах — в труппе Зиглера в Вене.

В 1929 году уехал на гастроли в Бразилию и Аргентину, и после гастролей поселился в последней.

Перевёл на идиш ряд современных и классических пьес, в том числе «Самое главное» Николая Евреинова («הױפּטזאַך»), «Trilby» по роману Джорджа Дюморье, «Die versunkene Glocke» Герхарта Гауптмана («פֿאַרזונקענער גלאָק»), переложил для сцены повесть Чарльза Диккенса «Сверчок за очагом» («דער גריל אונטערן אױװן»). В 1956 году выпустил в Буэнос-Айресе том воспоминаний о театральной жизни, который стал ценным источником информации о развитии еврейского театра в нескольких странах, а также о клезмерском жаргоне. Публиковал также юмористические стихи.

Семья

Жена — актриса еврейского театра Соня Ирис, выступавшая вместе с мужем.

Племянник (сын старшего брата) — художник Антуан Ирисс.

0
Теги: , , , , ,

Светлана Крючкова

05.03.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве.  Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.

*********************************************************************************************************************************************

К Р Ю Ч К О В А

Светлана Николаевна

р. 1950

Актриса театра и кино.

       ПОКЛОН МАЛОЙ РОДИНЕ

22 июня этого года [2015] на родной сцене Санкт-Петербургского Большого драматического театра им. Г. А. Товстоногова, в котором служу 40 лет, я отмечала вместе со зрителями свою юбилейную дату. Сценарий вечера, как обычно, написала сама. Как только свет в зале погас, я запела молдавскую песню «Фоайе верде сэлчиуарэ… Мамэ, мамэ… дор де мамэ…». Это был низкий поклон моей малой родине. Я родилась на юге, в городе Кишиневе,  и когда думаю о нем, в голове у меня звучит музыка моего детства и моей юности. У нас, как и у многих тогда, всегда была включена радиоточка, и просыпалась я под звуки молдавской музыки и молдавской речи. «Аич Кишинэу. Есте ора шапте». Улицы южного города, где росли акация и шелковица… Запах акации стоял над городом, а созревшая шелковица (черная, розовая и белая) падала на асфальт прямо под ноги прохожим. Мы жили в маленьком закрытом дворике в одноэтажных домах, где в маленькой кухне стояла большая плита с чугунными снимающимися кругами, которую надо было топить дровами. На ней готовили еду. Горячей воды не было. Туалета дома тоже не было — он был во дворе. Там же стояли сараи с дровами и углем… Бабушка Клавдия Михайловна ходила в меховой безрукавке, которую все называли «кацавейкой», и таскала дрова и уголь для наших печек. Квартира состояла из трех комнат анфиладой. Одна изразцовая печка топилась на две комнаты. И вторая, такая же печка — у мамы с папой в спальне…

Я хорошо помню этот запах, кочергу, которая стояла у печки, помню металлический лист, защищавший от искр, совочек, который всегда лежал возле угля или дров… Помню топчан, на котором спала бабушка в проходной комнате, большой круглый стол, оранжевый абажур. Все – абсолютно по схеме тех лет! Во дворе росло большое абрикосовое дерево, и мы подбирали падающие от спелости абрикосы и ели. Все наше детство проходило во дворе: увлечения наши менялись, но все, что мы делали, всегда делали вместе и дружно. Мы играли в «казаки-разбойники» и лазали по крышам, играли в футбол — 3 мальчика против 10 девочек, выпускали стенгазету и даже организовали театр. Свои спектакли мы показывали ребятам из соседних дворов. Помню, как к нам во двор приезжал старьевщик, кричавший: «Банки, склянки, бутылки, старье берем!» И мы, выпросив у родителей все, что было не жалко, тащили это старьевщику, а он в обмен давал нам глиняные свистульки, и несколько дней после этого двор наполнялся разноголосыми трелями. Наш двор был очень дружный и интернациональный: одна украинская семья, 4 русских, остальные — еврейские. Помню, как дядя Бука Вертгейм купил большой стол для настольного тенниса, и сутки напролет, пока был виден белый шарик, мы играли в теннис на победителя: кто проиграл — вылетает. И первый телевизор КВН с линзой, который тот же дядя Бука, купив, поставил на подоконник экраном во двор, помню; и весь двор, притащив из дома стулья, усаживался во дворе перед экраном. А одинокая тетя Поля Бликштейн, которую за худобу мы прозвали «селедкой», выносила из своей маленькой, всегда вкусно пахнущей квартирки какое-то необыкновенное печенье, которое пекла специально для нас (своих детей у нее не было). Дни рождения праздновались всем двором, очень часто гости собирались у нас за большим столом, мама брала гитару и пела. Это в память о маме я научилась играть на семиструнной гитаре. Мама прекрасно танцевала, была веселая, заводная. Когдато ее приглашали петь в хор Пятницкого, но папа не отпустил. У нас в доме были радиола «Урал» и, конечно, пластинки, которые я слушала бесконечное количество раз. «Да, Мари всегда мила, всех она с ума свела…», «Сиреневый туман». Мама играла на гитаре и пела. Она пела песни из репертуара Гелены Великановой: «Поезда, поезда. <…> И куда вы все торопитесь, куда?..», «Ландыши».. . Мы слушали и смотрели по телевизору Татьяну Шмыгу, Майю Кристалинскую, Эдиту Пьеху. Я покупала пластинки с иностранными песнями и, не понимая ни слова, заучивала все песни наизусть.      Я пела песню Лили Ивановой: «Море, море на младостта вземи горе шти теми длани и възвърни ми любовта и песента, и песента ми…» И когда я оставалась дома одна, я занималась только этим.

Я не делала уроки — я пела под пластинки! А вечерами, если папы не было дома, могла слушать передачу «Театр у микрофона». Два спектакля особенно помню — «Деревья умирают стоя» и «Корневильские колокола». Бабушка Лильки Можаевой говорила на украинском языке, тетя Нина, тетя Поля и тетя Сарочка говорили между собой на молдавском и на идише, и я с детства пела песни на всех звучавших во дворе языках. В 1967 году на вступительных экзаменах в театральный институт я пела «Нiчь яка мicячна зоряна ясная…» и танцевала под свое «ля-ля-ля» «Молдовеняску». А когда через много-много лет в фильме «Старые клячи» мне пришлось петь знакомую с детства песню на идише, как щемило и болело мое сердце!.. В молдавском языке есть слово «дор». Его невозможно перевести на русский. Оно означает и любовь, и нежность, и какую-то тягучую, и в то же время — светлую тоску. Это — когда ноет душа. Именно это чувство я испытываю, когда звучит известная всем «Тумбалалайка». Мы жили на улице Щусева, между Котовской и Армянской, мимо нас шла дорога на новый стадион и на кладбище. И нам, детям, было все интересно. Заслышав звуки похоронного марша, мы выскакивали на улицу, забирались на какое-нибудь высокое крыльцо и оттуда смотрели, кого везут в грузовике в открытом гробу. За грузовиком всегда шел оркестр, а за оркестром пристраивались мы и провожали все шествие до самого конца. Кладбище было полно сирени, и до сих пор для меня запах сирени ассоциируется только с одним. Я не люблю сирень.

А по дороге на стадион мимо нашего дома шли нарядные толпы людей. Однажды толпа шла на встречу с известными киноартистами, среди которых были Вячеслав Тихонов и Нонна Мордюкова. Мы не попали тогда на стадион, но на следующий день кто-то из соседских ребят, запыхавшись, прибежал сообщить, что Мордюкова и Тихонов — в центральном универмаге. Сломя голову мы помчались туда и, сгрудившись и не решаясь подойти, с благоговением наблюдали за своими кумирами. Тогда я даже представить не могла, что через много лет сыграю дочку Ноны Викторовны в фильме Никиты Михалкова «Родня». И с Вячеславом Тихоновым мы тоже встретимся на съемочной площадке у Михалкова — в «Утомленных солнцем».

Я помню, как в 1963 году по этой же дороге со стадиона в открытой машине очень близко от нас проезжал Никита Сергеевич Хрущев.

Незабываемая дорога от дома в школу — особенно осенью — вся усеянная желтыми кленовыми листьями. Шуршание и запах опавших кленовых листьев остались в моей памяти навсегда. Моя любимая школа №15 — на ул. Комсомольской, сбоку от оперного театра, где блистала в те годы непревзойденная Мария Биешу! Красивое, уютное старое здание с роскошной парадной лестницей, на площадке которой стоял бюст Ленина, а по двум сторонам от него, в пионерских галстуках и праздничной форме, торжественно дежурили мы.

Наш замечательный (как я теперь понимаю) директор — Юрий Дмитриевич. Никак не могу вспомнить фамилию, потому что мы, маленькие и глупые, за глаза называли его «Шнобель» — за его большой нос. Так он и остался в  памяти как Юрий Дмитриевич Шнобель. Пусть простит он своих неразумных учеников! У нас был чудесный учитель пения — Ефим Петрович. Мы ходили к нему после уроков и пели песни на разные голоса. В старших классах я выступала в школьном ансамбле. И в хор ходила. Пела и молдавские и русские песни. И сольно пела: «Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребят. ..» А в хоре всегда пела вторым или третьим голосом (это, кстати, очень хорошо развивает слух): «…ын межлокул сатулуй скрипка лэутарулуй…» — почему-то запомнились эти слова. В нашей школьной программе был молдавский язык, мы учили его и вполне были способны объясняться на нем. Но не только бескорыстная любовь к пению и стихам вовлекла меня в школьную самодеятельность. Я искала любую возможность избежать уроков, на которых преподавали точные дисциплины — геометрию, алгебру, физику и химию. Тех, кто участвовал в самодеятельности, освобождали от уроков.

С тыльной стороны нашей школы во времена хрущевской оттепели открылся новый театр «Лучафэрул», коллектив которого был сформирован из выпускников московского Театрального училища им. Б.В. Щукина. «Лучафэрул» называли молдавским «Современником». Главный режиссер театра — Ион Унгуряну ставил незабываемые спектакли. Ведущие артисты – Мирча Соцки-Войническу, Григорий Григориу, Сандри-Ион Шкуря… Мы бегали смотреть их спектакли на молдавском языке. С театром сотрудничали драматург Аурелиу Бусуйок, композитор Евгений Дога, поэт Эмиль Лотяну.

Когда мы получили новую квартиру, с удобствами, и переехали из центра на Рышкановку, оказалось, что через дом от нас, на одной площадке с моей одноклассницей Галей Демидюк, на 4-м этаже нового дома живет Эмиль Лотяну. Режиссер, к тому времени снявший «Красные поляны» со Светланой Томой в главной роли. Мы смотрели этот фильм несколько раз в кинотеатре «Патрия», иногда даже сбегая с уроков. А порой бегали прямо из школы через дорогу (через улицу Ленина) в кинотеатр «Бируинца». В мои школьные годы в Кишиневе начали появляться новые районы – Ботаника, Рышкановка и т. д. А в районе Старой почты и Скулянки жили наши друзья. Не знаю теперь, какими они стали. После переезда на Рышкановку меня сразу же перевели в новую 33-ю школу, а на следующий год — в 53-ю, только что построенную совсем рядом с нашей квартирой на ул. Димо, 17. Но, чуть повзрослев, в 8-м классе, я решила вернуться в свою любимую школу № 15, несмотря на то что надо было вставать на полтора часа раньше обычного и ездить туда на автобусе. Я осталась верна своей школе. Теперь уж, наверное, неактуально, но у нас была «Книга почета», куда золотыми буквами вписывали фамилии выпускников, которыми школа могла гордиться. В этой книге (если она сохранилась) есть и моя фамилия, хотя у меня в аттестате были тройки по точным дисциплинам. Меня отстояли мои одноклассницы Оля Бабилунга и Таня Щербинина — отличницы. Рядом с моей фамилией — формулировка: «За большую общественную работу». Я была одно время еще и капитаном школьной команды КВН. Совсем рядом с нашей школой была кишиневская филармония, где я неоднократно слушала выступления Якова Смоленского, Вячеслава Сомова, Дмитрия Николаевича Журавлева – выдающихся мастеров художественного слова середины XX века, приобщавших нас к сокровищам мировой литературы. Ну и, конечно, мы ходили на все спектакли Русского драматического театра, располагавшегося неподалеку от филармонии. Долгое время главным режиссером театра был Евгений Владимирович Венгре — отец мужа моей родной сестры Майи.

С огромной благодарностью вспоминаю нашего классного руководителя (с 5-го по 10-й), учительницу литературы Майю Филипповну Ионко. Часто думаю: выступала бы я сейчас с большими поэтическими программами и получила бы государственную награду «Медаль им. А.С. Пушкина» с формулировкой «За большой вклад в развитие и сохранение русской словесности», если бы не она? Общение с такой замечательной личностью как Майя Филипповна окончательно сформировало во мне сильную и глубокую любовь к русской литературе.

…На Рышкановке, на кладбище «Дойна», лежат — моя мама Людмила Александровна Крючкова, родной брат Володя Крючков и бабушка Клавдия Михайловна Некрасова, воспитавшая нас троих. Теперь я совсем редко приезжаю на свою малую родину. Но когда я выхожу из самолета, меня окутывает до боли знакомый теплый воздух, пробуждающий в моей душе лучшие воспоминания детства и юности, которые живут в душе каждого человека до самой его смерти.

Мулцумеск фоарте бине!

Крючкова, Светлана. Поклон «малой родине» // Мой Кишинёв / сост. Н.Катаева. – Москва: Галерия; [Кишинэу]: Б.и., 2015. – С. 155 – 160.

 

РОДСТВЕННИКИ

Двоюродные сестры Юры (Ю.Векслер, покойный муж, кинооператор), племянницы, их мужья — Нина, Бася, Изя, Сеня, Мишка, Сашка — все тут. Вот ты предъявляешь претензии: звонила до поздней ночи в гостиницу, а меня не застала. А почему не застала? По одной простой причине. Я ехала сюда и знала, что в Израиле у меня — только Юрины родственники. Но, честное слово, я не успела дойти до гостиничного номера. Как только вошла в гостиницу, портье окликнул: «Крючкова? Вас к телефону!» Я взяла трубку и услышала: «Светка?» — позвонили девочки, которые выросли со мной в одном дворе. В нашем кишиневском дворе было восемь еврейских семей, две русские, одна украинская. Слева от нас жили тетя Бетя и дядя Изя, справа — тетя Полька Бликштейн, которую мы звали «селедкой». В ее племянника, Владика, который к нам в Кишинев, приезжал из Москвы, из столицы, мы все были безумно влюблены: такой красавец! Я его вчера увидела и обалдела: такой же красивый, только седой стал.

Говорю: «Владик, помню, как я на тебя смотрела завороженными глазами, а ты толкнул скамейку, я села мимо, — и эта обида осталась у меня на всю жизнь. Я была в тебя влюблена, а ты выбил из-под меня скамейку…» Он ведь, оказывается, и не знал о моей любви… А вчера я была у девочек, ночевала у них, Лили-Сюзанны-Дорины; они накрыли замечательный стол: готовились. И мужья у них чудесные, дети дивные, все друга друга любят. Когда мы сели за этот стол, бывший москвич Владик поднял бокал и сказал первый тост: «За наше кишиневское детство, за улицу Щусева, 37». Такого второго двора, как у нас в Кишиневе, не было. Мы организовали собственный театр, устраивали представления, собирали взрослых и детей со всех дворов. Зрители рассаживались, мы открывали занавес… У нас была своя футбольная команда, мы играли в пионерский лагерь, моя старшая сестра считалась вожатой — мы полностью были на «самоокупаемости».

Наш двор считался самым интересным, около него клубились остальные, вся жизнь концентрировалась вокруг. Тетя Поля, «селедка», которая умерла здесь, в Израиле, не имела собственных детей… Я вчера ночевала у Доринки, утром проснулась — пахнет тетей Полей: она всегда пекла, и Дорина с утра затеяла пирожок. Я спрашиваю: «Дука, ты помнишь, как тетя Поля пекла пирожок?» А для кого? Она раздавала его соседским детям. А у дяди Буки на окне стоял телевизор, повернутый экраном в сторону двора. Мы, дети, рассаживались снаружи на стульях и смотрели этот телевизор. Дядя Бука купил стол для пинг-понга. Для нас — мы все играли. Сколько было приколов!.. Дука выходила с утра, картавя, кричала «Кар-р-р!» — весь двор просыпался.

Именно с тех пор я запомнила, что любой ребенок — «любочка», «рыбочка», «мамочка, съешь уже хлебочка с маслицем!». А в России — что? «Куда пошел, зараза? Заткнись» Надоел — отойди». Мой муж всегда спрашивает: «Что ты со всеми так долго разговариваешь?» Отвечаю: «Саша, я же — с юга». Он говорит, что у меня вкус — как у мексиканской проститутки. Он прав: мне нравится все яркое, блестящее; я люблю разговаривать с людьми, люблю огоньки горящие, музыку зажигательную…

Почему мне в Израиле хорошо? Конечно, страна неисчерпаема, каждый раз открываешь что-то для себя новое, но сейчас говорю не об этом. На каждом спектакле меня ждет сюрприз. К тому, что у меня были сюрпризы в прошлый раз, я уже привыкла. Думала, они уже кончились. Но не тут-то было. Вдруг ко мне в Хайфе подходит женщина: «Света, ты меня не узнаешь?» Я смотрю — до боли знакомое лицо: «Ради Бога, извините, не узнаю». Тут она достает фотографию, где мы втроем. Три подружки, стоим в лесу в городе Кишиневе. Я, Фанька Бейнер, которая здесь живет уже тридцать шесть лет, и Галя, которая живет в Ленинграде. Смешно, но я не узнала Фаню Бейнер, с которой мы учились, с которой мы жили рядом — сумасшедший дом какой-то! И вот я увидела себя на снимке — уже забыла, какой я была… …Жаль, но я забыла, какой была в детстве. Как отрезало: не могу приехать в Кишинев, потому что там все чужое, как у Ахматовой: «люди, вещи, стены». Нас никто не знает, мы не туда попали, Боже мой! Приезжаю в Израиль — и попадаю в Кишинев моего детства, понимаешь? Здесь — все, что считала забытым, куда-то ушедшим. Но встречаются друзья, а ведь общая биография — и есть наша жизнь.

Близкие люди вдруг стали мне рассказывать про меня, Я узнала, что к Сюзанке, замечательному доктору по прозвищу «Стена плача», весь квартал бесцеремонно ходит лечиться. Она ведь работает, приезжайте к ней в больницу, в поликлинику, — нет: они предпочитают идти домой. А самое главное, что еще жива тетя Ниночка — Сюзанина мама. Она говорит: «Светка, я помню, как заплетала тебе косички. Ты была такая маленькая…» А сейчас я обнимаю тетю Нину — ее голова мне только до груди доходит…

У меня умерла мама, бабушка — я родоначальник своей семьи, за моей спиной никто не стоит. У меня никого нет: я держу на руках всю свою семью. А здесь, у вас, я вновь чувствую себя маленькой девочкой, меня называют «Светкой», а не «Светланой Николаевной».

Конечно, мне в Израиле хорошо. И всякий раз, когда уезжаю, со мной случается истерика. В прошлый раз уехала, рыдая, и чувствую, что сейчас будет то же самое…

Сюзанка у нас была золотая медалистка, поступила без всякого блата в медицинский институт. На вступительном экзамене написала обо мне сочинение под названием «Солнышко» — я тогда, пятнадцатилетняя, впервые постриглась — и была рыжая-рыжая… Такой у нас был уникальный двор. Вчера, когда я пришла на этот званный обед, собрались с соседних улиц… Кишинева. Они как-то умудрились сохранить дружбу. Какие дивные у них дети!

Сколько добра в их домах, тепла!.. Даже собаки добрые — члены семьи. Дука постоянно своей собаке Пицце говорит: «Ма питом? Бои-бои!» Есть же люди светлые, добрые, которым все удается. Дука мне вчера сказала: «Я встретила Алика в восемнадцать лет — и больше уже никогда никого не видела вокруг».

Тридцать лет вместе прожили, дети выросли… А какие у них в саду растут лимоны с грейпфрутами! Хорошо: это — настоящая жизнь, которой должен радоваться человек. Я выхожу утром из спальни, где спала в Яночкиной комнате, а Дука идет навстречу, обнимает меня, целует: «Доброе утро, мамочка!» «Ласточка», «солнышко» — только на юге так говорят, понимаешь? Мне очень важно, чтобы меня приласкали, обняли, улыбнулись мне.

В Израиле всюду продаются магнитики: две точки и улыбка от уха до уха — вот вам мое лицо. Я привезла сыну такой магнитик, там улыбка, кипа и надпись: «Don-t worry, be Jewish» (Не печалься, будь евреем). И Митька у себя в комнате повесил эту прелесть, эту суть израильского народа…

Источник

2
Теги: , , ,