еврейский кишинёв прикрепленные посты
Михаил Танич
04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве. Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.
*********************************************************************************************************************************************
Михаил Т А Н И Ч
(наст. фам. Танхилевич)
1923 — 2008
Поэт-песенник
ПРОЩАЙ, МЕСТЕЧКО КИШИНЁВ
Муз. Миша Мармар
Тает предутренний мрак и спозаранку
Ходиков бег по кривой неудержим
Бросим им этот тик-так на раздербанку
Эти смешные часы на русский ланжин.
Эти часы и вправду смешные,
Эти часы – русский ланжин
Прощай, местечко Кишинёв!
Столица дней моих и снов
А за спиной аккордеон
Играет старенький шансон
Играет что-то мне вдогон.
Город Нью-Йорк как в кино часто мне снится
И уезжать из него я не готов.
Город Нью-Йорк – он давно не заграница,
Но я честно скажу – не Кишинёв.
Эти часы и вправду смешные,
Эти часы – русский ланжин
Прощай, местечко Кишинёв!
Столица дней моих и снов
А за спиной аккордеон
Играет старенький шансон
Играет что-то мне вдогон.
Related Posts
Зиновий Столяр
04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве. Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.
*********************************************************************************************************************************************
З И Н О В И Й С Т О Л Я Р
(наст. имя Залман)
1924 – 2014
Музыковед, музыкальный критик и публицист.
Заслуженный деятель искусств Молдавской ССР
МОИ БОЮКАНЫ
В зимнюю стужу и в летний зной
Я по земле прошагал немало,
Но ни разу так не бывало,
Чтоб забыл Кишинёв родной.
И лишь встречи время настало —
Птицей быстрой мчусь к тебе,
город мой.
Есть в Кишинёве район такой,
Имя красивое: Боюканы.
Боюканы — клёны, каштаны,
Небо ясное над тобой.
Боюканы — высятся краны,
Хорошеешь с каждым днём,
город мой.
Зелень, прохлада озёр, покой,
Радость на лицах, у всех сияет.
Щедрым сердцем город встречает
Всех друзей из семьи большой.
Белый аист песню слагает
О тебе, твоей судьбе
город мой.
Related Posts
Игорь Солонков
04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве. Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.
*********************************************************************************************************************************************
ИГОРЬ СОЛОНКОВ
БЛЮЗ О ЛЮБИМОМ ГОРОДЕ
I
Пушкин тихо по-зрительски
В парк с колонны глядит
Бессарабский и питерский
Прорицатель пиит.
Вот, кому дела нет,
Что внутри, что во вне,
И тут ведь дело даже не в Пушкине, нет
Дело скорей во мне.
II
Львы во сне пострадали,
Львам не встать в полный рост,
Не гром баталий, а детский сандалий стер
Хребты им и мраморный нос.
Не разбудит их гром
Африканских корней,
И тут ведь дело даже не в мраморе львов,
Дело опять во мне.
III
Не понять нашу нацию,
Верным курсом идя
Ведь вот попали в эмиграцию
Из дома не выходя.
Где-ж ты Родина-мать
Груды мертвых камней
И тут ведь дело даже не в Родине, нет
Дело опять во мне.
IV
Мы жиды, мы татары
Взвейся крест над толпой
Лишь бы Штефан чел Маре меч
Не вытаскивал свой
Хорошо в США, хорошо где нас нет
И тут ведь дело даже не в Штефане, а
Дело опять во мне
Черно-белым кино город вижу во сне
И тут ведь дело даже не в городе, но
В городе и во мне.
Солонков, Игорь. Блюз о любимом городе // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 213
Related Posts
Александр Соломонов
04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
Александр СОЛОМОНОВ
Альпинист, кандидат физико-математических наук, бард,
сочинитель музыки, исполнитель авторских песен.
ШИЗИНО
Много странностей и совпадений
Ожидает на каждом шагу.
Я, конечно, ребята, не гений,
Но сложить пару строчек могу.
Я ж не нашей романской породы
И почти что совсем не еврей.
Мне моральные чужды уроды,
А причёска, увы, из бровей.
Я же не «же си па» по-французски,
Кроме там «же не ма па сис жур».
Я пишу и читаю по-русски,
Два стакана и дым в абажур.
Но однажды, когда за границу
Я собрался на мир посмотреть,
Опозорил родную столицу
Не на четверть, а сразу на треть.
А я как завороженный
Гляжу на мир в окно,
А мне червяк таможенный:
«Так Вы из Шизино»
«Да нет из Кишинёва я»
И паспорт в рожу, но…
«Что за столица новая?
Где ваше Шизино?»
Тут я призадумался всё же
И земля поплыла из-под ног.
Неужели заметно по роже?
Я ж всё время старался, как мог.
Я же сущность убогую прятал
За улыбку кашне и пиджак,
Но надежду оттяпал, ребята,
Этот гнусный таможенник Жак.
И напала до горького вздоха
На меня вековая печаль.
Это как же просёк он, пройдоха?
Любознательный ты наш, Рошаль.
Что на мне, как на всех наших лицах
Неизменно и вечно клеймо,
Да такое, что в пору напиться
Мы ж из бывшей страны Шизино.
Не вымолвить ни слова,
Весёлое кино.
Выходит так, что снова Мы все из Шизино.
И не причём столица
Обидно, что давно
Мелькают наши лица,
И все из Шизино.
Соломонов, Александр. Шизино // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 211.
Related Posts
Адела Розенштрах
04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве. Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.
*********************************************************************************************************************************************
АДЕЛА РОЗЕНШТРАХ
др. филологии
КИШИНЁВСКИЙ ВАЛЬС
По улице Кузнечной бродили мы с тобой,
А трели птиц беспечных – над нашей головой.
Как лето быстротечно: на радость детворы
На улице Кузнечной жгут из листвы костры…
Наверно, каждый встречный запомнил нас с тобой:
Маршрутом бесконечным мы шли к тебе домой.
На улице Кузнечной мы вновь с тобой вдвоем,
Зовет нас Светом Вечным давно снесенный Дом…
Мелькает… и струится, пылинками клубится,
Грустит, и веселится, и золотится свет.
Молдавская столица, которой равных нет!
Осень ранняя в Молдове, Осень ранняя в Молдове,
Будто дойна, как легенда, словно дар в судьбе –
Этот Вальс о Кишиневе я дарю тебе!
ВНУЧКА ДОКТОРА ФРАДИСА
«МЕМУАРЫ»
Фрагмент
Внучкой доктора Фрадиса — прежде всего — а потом уже дочкой своих родителей я привыкла считать себя с раннего детства. Этот статус не просто устраивал меня, но, признаюсь честно, вселял в сердце веселье и гордость. Знакомясь с кем-то из взрослых, я, называя свое имя и фамилию, неизменно добавляла — «внучка доктора Фрадиса».
Это был вроде титула: «княжна Тараканова» или «принцесса Клевская». Кроме того, такое самоощущение помогало мне правдиво отвечать на совершенно идиотский, но чрезвычайно любимый многими дядями и тетями вопрос: «А кого ты больше любишь, девочка, маму или папу?»
«Дедушку!»- отвечала я без малейшего сомнения, слегка ошарашивая неожиданным ответом чрезмерно любознательных представителей старшего поколения. Греться в лучах дедушкиной славы было легко и приятно. Лишь одно упоминание о докторе Фрадисе рождало на лицах незнакомых людей улыбку, вызывало у них радостное волнение и пламенное желание рассказать о нем его внучке, а порой помогало выходить с достоинством из щекотливых ситуаций.
Подтверждением могут служить некоторые эпизоды моего светлого отрочества и ранней юности. Один из них связан с посещением синагоги.
В Кишиневе до войны было множество синагог: помимо главной, сгоревшей из-за большого пожара, существовали и цеховые синагоги ремесленников: кожевников, виноторговцев, скотопромышленников. Одной из самых красивых считалась синагога стекольщиков. Но в то время, о котором идет речь, от всего былого великолепия оставалась лишь одна, не слишком большая синагога, расположенная в маленьком переулке недалеко от нашего дома, куда примерно за полтора месяца до Песаха евреи нашего города начинали относить муку для выпечки мацы. Для выполнения столь важной миссии семья выбрала меня. С громадным пакетом белой муки в руках и заслуженным чувством гордости за порученное дело явилась я в синагогу и стала ждать своей очереди.
И тут /впоследствии это будет неоднократно повторяться!/ мой вздернутый нос на круглом щекастом лице сослужил мне дурную службу… Какой-то бедно, но чисто одетый седобородый худенький старичок обратился к сидевшей с ним рядом пышной брюнетке средних лет, ярко выраженного иудейского типа внешности, наряженной в темно-вишневый вязаный жакет, и вежливо спросил: «Мадам Голковский, Вы не знаете случайно, что здесь делает эта шиксалэ?»
«Какая шиксалэ? Вот та? В клетчатом платочке? Наверное, хозяева евреи послали!» — живо откликнулась мадам Голковский.
Беседа шла явно обо мне. Я не улавливала всех деталей, так как разговаривали они на идиш, но главное поняла правильно и мгновенно отреагировала:
«Я не шикса… Я, как все тут, муку для мацы… Сами вы — шиксы! А я — внучка доктора Фрадиса!»
Это была неслыханная грубость, но почему-то реакция оказалась совершенно противоположной тому, чего я ожидала. Маленький старичок заметно смутился, а мадам Голковский неожиданно проворно подбежала ко мне и, обнимая, крикнула:
«Будьте же людьми, пропустите ее без очереди, ребенок уже замучился ждать».
И очередь не возражала. Ведь речь шла о внучке доктора Фрадиса, который лечил мужчин, женщин, детей, старух, младенцев и стариков и у доброй половины из них не брал ни копейки за лечение.
Из моральных соображений он никогда не брал денег у медиков любого ранга, соседей, знакомых наших знакомых, солдат, у всех тех, кто жаловался на бедность, а также, разумеется, у родственников, друзей и приятелей.
Дело в том, что дедушка, проводивший ежедневно помногу часов в Республиканской больнице, где постоянно «вел» самых тяжелых пациентов отделения, возвращаясь домой, отнюдь не заканчивал свой рабочий день. Завершив туалет и на редкость легкий ранний ужин в течение получаса, он начинал прием больных, лечившихся у него частным образом. Последний больной покидал его кабинет около одиннадцати, когда за окном царила темнота, победить которую не могли редкие на нашей улице фонари. А в кабинете свет горел до полуночи: дедушка читал и конспектировал статьи о проблемах дерматологии и венерологии из российских, немецких и французских медицинских журналов /когда его не стало, толстые стопки конспектов, а также подшивки журналов вместе с дедушкиной прекрасной профессиональной библиотекой я передала Молдавскому Медицинскому Обществу/.
Зная расписание доктора Фрадиса не хуже его домашних, больные приходили заранее и дожидались начала приема, сидя на соединенных между собой деревянных стульях, в длинном коридоре, откуда дверь вела прямо в кабинет.
Когда бы я не возвращалась из школы, или из библиотеки, или с заседаний литературного объединения старшеклассников, или от репетитора-физика, меня встречали и провожали заинтересованные взгляды пациентов. Я шла сквозь них, чувствуя себя провинившимся солдатом-новобранцем, вызванным перед строем для получения наказания. Неясно, по какой причине, но до конца десятого класса я постоянно ходила с длинной, туго заплетенной косой с коричневой вплетенной в нее атласной лентой, тяжело лежавшей сзади на пальто или свитере, подобно толстой палке сервелата, и с большим портфелем в руке, безжалостно тянувшим меня вниз. И тот вечер, ничем не отличавшийся от других, я вряд ли бы запомнила, если б не громкий, горячий, возмущенный шепот какого-то мужчины за моей спиной:
«Такая молодая, а уже ходит к доктору Фрадису…»
«…И не говорите! Родители, бедные, растят ребенка, растят, а оно вон как выходит… Ищут дочку, а она…» — запричитал в ответ чей-то плаксивый женский голос.
Притвориться, что не слышу, и промолчать было выше моих сил. Я медленно повернулась к сидящим больным и, сдерживаясь изо всех сил, чтоб не закричать на них, /ведь это все-таки взрослые люди!/ я произнесла, что называется «из глубины души»:
«Шулим Кивович Фрадис, доктор Фрадис, который вас лечит, — мой дедушка, понимаете, дедушка! Я здесь живу!»