De pe bloguri adunate
Alba Iulia
HAȘDEU
Hristo Botev
Infolibrarius
Maramureș
Tudor Arghezi
Библиотечные штучки
БиблиоМАЯК
Библиомания
БИБЛИОПЧЕЛКА
БиблиоМетодист
Биб:)Лаб...
jewish memory
BiblioCity
Журнальный столик
Книжный шкаф
Наши люди
Общины
vizualizări
 |
Категория RU
Анатолий Наточин
31.05.2019 
Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU 
АНАТОЛИЙ НАТОЧИН
«Всё-таки Кишинев – замечательный городок был. В те времена небольшой, компактный, очень зеленый и какой-то «жилой», если так можно определить город. А весной и летом с потрясающе «вкусными» запахами! Именно запахи больше всего почему-то будоражили чувства и по сей день главная ностальгическая нотка в моих воспоминаниях о Кишиневе. Даже в своем рассказе о Кишиневе для туристического сайта поведал историю одного из последних посещений города, когда рано утром, выйдя покурить на улицу из гостиницы, был «нокаутирован» этим свежим и неповторимым весенним ароматом зелени!! До слёз!
Наш центр был вообще просто замечательный. Прежде всего непосредственным соседством с легендарным для города парком Пушкина. Все пути по городу всегда старался прокладывать через этот парк, очень он был хорош и уютен. Неподалеку столь же легендарное Комсомольское озеро, главное «гуляльно-выходное» место города. Проспект Ленина – главный променад, «Бродвей» городской.…
… И все-таки главная память детства – наш дом на улице Подольской в Кишиневе. Я иногда думаю, что моя любовь к Кишиневу — это та старая память к той улице и к тому дому!
В те времена улица еще называлась Подольская (потом она стала Искрой, потом еще как-то), в самом центре, между улицами Пушкина и Гоголя. В конце шестидесятых на месте нашего дома построили Дворец молодежи. Дом был почти двухэтажный, т.е. первый этаж был полуподвальный, второй с парадной лестницей прямо в нашу квартиру с улицы. Облик Подольской был совершенно другим. Сама улица была выложена брусчаткой, по краям дороги росли старые густые каштаны и шелковица. Когда по улице проезжал грузовик, треск и грохот долго висел над мостовой. Хотя в те годы машин по этой улице ездило не много.
Квартира по тем временам была барская. Три комнаты, кухня, веранда. Во дворе был свой небольшой садик, сарайчик для угля, подвал. И большой общий двор для нас, мелкоты. Впрочем, в те времена любой общий двор был исключительно нашим детским владением. Вся жизнь проходила там, во дворах, в сараях и на крышах, в закутках и холодных подвалах. С этим двором у меня связано одно из первых потрясений. Было мне года четыре, я шел по направлению к дому, когда на меня напал жутко страшный и агрессивный петух. Он налетел внезапно, так, что я даже не успел понять что происходит и клюнул меня в висок. Естественно потекла кровь. От обиды и боли я, растирая слезы и кровь, с диким воем влетел домой. Мама завопила, что ребенку выклевали глаз. От этого мне стало еще страшнее и обиднее. А папа с воплем «убью-ю-ю!!!!» помчался во двор ловить петуха. Картина должна была быть живописнейшая. У папы была болезнь позвоночника, он не сгибался, это был военный трофей. Как он ловил петуха не знаю. Но когда несчастный петух оказался в папиных руках, он просто в неописуемой ярости оторвал ему голову!!!!
Надо сказать, что эта наша старая квартира была очень уютная и теплая. Она многократно ремонтировалась и перестраивалась, наверное, по сегодняшним меркам была не вполне комфортабельна, печное отопление, впоследствии переделанное на паровой котел, угольная колонка на горячую воду. Но мне, мальчишке, это было “по барабану”. Здесь было много места для игр, окна выходили на улицу и во двор, так что всегда можно было контролировать ситуацию в округе. У нас была достаточно обеспеченная семья, поэтому такие блага цивилизации как телевизор, проигрыватель и радиоприемник в нашем доме были всегда (по крайней мере, на моей памяти). А уж друзей моего возраста в округе было просто немерено.»…
А этот текст из рассказа про первую поездку в Израиль в 1993 году:
«Мы с женой и дочкой в первый раз едем в Израиль. Для меня это не первое заграничное путешествие, для моих девушек все это чудо-расчудесное! И ожидания соответствующие. Но всё же, чтобы понять наши ощущения в тот момент надо вернуться немного назад, в СССР.
Мы родились и до 1992 года прожили в Кишиневе. Правда, наши родители попали туда только после войны, но мы считали себя абсолютно местными, бессарабскими. Надо сказать, что Кишинев был удивительным городом. На редкость уютным и теплым. Вообще то, в нем было удачное сочетание столичного города и тихой провинции, что создавало массу удобств для жизни. Плюс удивительный южный колорит.
Как вы может быть помните из истории Российской империи, южные и западные окраины страны были чертой оседлости для евреев. Кишинев и Молдавия такими остались не по факту законов наследницы империи, а скорее по традиции. И не чертой оседлости, а просто «местом компактного проживания». Достаточно сказать, что в Кишиневе в 50–60 годы вторым по значению языком после русского был идиш, а вовсе даже не молдавский. И говорили в Кишиневе очень часто на восхитительной смеси русского с идиш. Нечто подобное было в Одессе, но с гораздо более ярким колоритом и «вкусным» добавлением украинской мовы. Как шутили тогда в Кишиневе:
«Одесса — пригород Кишинева». Это, конечно, большая натяжка, скорее было наоборот, но в каждой шутке была лишь доля шутки. Просто дело было в том, что Кишинев, как столичный город, имел более высокую категорию по снабжению, чем Одесса. Каждую субботу одесситы ехали на дизеле (это аналог электрички) в Кишинев отовариваться.
Для того, чтобы представить себе количество евреев в Кишиневе приведу такой пример. Из 120 человек моего выпуска школы в 1972 году 70 (семьдесят!!!) были евреи!!! А это была обычная средняя кишиневская школа, правда, очень неплохая. В 2005 году мы с одноклассниками дружно отметили своё пятидесятилетие в … Израиле!!!! Приехало 30 человек, четверть выпуска! Плюс жены-мужья, дети. США, Германия, Великобритания, Россия и, разумеется, израильские ребята. И ни одного из Кишинева!!!
У жены была приблизительно такая же ситуация в школе и консерватории, а потом и в жизни. Она пианистка. Можете представить себе контингент в этой сфере!
И что очень важно, в Кишиневе в те времена был реальный «социалистический интернационализм». Особенно это ощущалось в старом одноэтажном городе, в больших и малых дворах, где вперемешку жили все. Моя теща, украинка из-под Белой Церкви, училась готовить фаршированную рыбу у тети Неси, коренной бессарабской еврейки. И, по рассказам очевидцев, научилась это делать лучше своего учителя. А как все хозяйки летом разводили костер во дворе и начинали варить в медных тазах абрикосовое варенье! Или печь «синенькие». Это же была «картина маслом»! А представьте себе ватагу разномастных ребятишек, влетающих в любую из квартир двора, и как их всех пытается накормить радушная тетя Хая, мама конопатого Оси! И кто там смотрел на кошерность или православный пост? Все жили одной большой и очень многонациональной семьей.
Я, конечно, покривлю душой, если скажу, что все было так безоблачно и идиллически. Бывало всякое и с «битьем посуды». Но не было бытового животного антисемитизма. Никогда. Просто потому, что не было. Зато он существовал негласно в жизни, в поступлениях в институт, в занятии каких-либо должностей, в жизненных перспективах.»
Related Posts
Анатолий Штаркман
26.04.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
Анатолий Штаркман
КИШИНЕВСКАЯ ВЕСНА
Дом Катаржи
Желающие переселиться в Бессарабию освобождались, по сравнению с другими губерниями еврейской оседлости, от уплаты пошлин за торговые свидетельства (1830 г.), за натуральный постой (1833 г.), за гильдейские повинности для строящихся домов, лавок, промышленных предприятий (1839 г.). Не только льготы стимулировали увеличение еврейского населения Кишинёва, но и насильственная высылка евреев из различных мест. Высочайший указ 1829 года о переселении евреев из городов Николаева и Севастополя “в Бесарабию на льготных условиях” (появилась улица Караимская); выселение в 1833 г. из Киева и его окрестностей (появились улицы Киевская и Подольская); указ 1843 года о выселении евреев из пятидесятивёрстной пограничной зоны. Указом 1832 года разрешалось переселение в города Бессарабии людей, знающих ремёсла и занимающихся купеческим промыслом, однако в Кишинёве еврея не ожидали Эйденские (райские) сады.
В 1823 году Казённая экспедиция “показала годовой доход Думы Кишинёва в 51870 левов (денежная единица, 100 литров горячего вина стоили 1 лев), из коих 42237 по четырнадцати статьям принадлежали собственно Кишинёву, а 9633 по пяти статьям селению Баюкан. Обратите внимание на термин “собственно Кишинёв”. Сёла, входящие в состав Кишинёва, такие как Вовинцены, Хруска, Мунчешты, Вистерничены, вообще не упоминаются в доходах по той простой причине, что евреи там не проживали, и потому снимать налоги было не с кого.
С 1817 года хозяйственными городскими делами ведал выборный орган Городская дума. В составе первой думы еврейское население представлял Лейба Литманович. В отличие от других сословий города еврейским выборным лицам предписывалось носить немецкое платье и знать или польский, или немецкий, или русский языки. В знак протеста кишинёвские евреи прекратили представлять своих делегатов в Городскую думу.
“Неопрятность города, – писал в воспоминаниях Вигель, – превосходит всякое описание: из больниц, бань, прачечных и т. п. всё вываливается на улицу – всякий сор, лоскутья, мёртвые животные валяются по земле и никогда не убираются; нет фонарей, нет будок, нет застав, не только нет мостовой, но бугры и ямы на улице не сравниваются и нигде почти по бокам не прорыты каналы для стока воды. Но одно из величайших неудобств для пешеходов, это чрезвычайное множество собак, которые днём и ночью тысячами бегают, воем своим оглашают город и нападают на всех прохожих”.
Для “исправления улиц и строительства города” нужны были деньги. Взять их можно было только с еврейского населения города, которое в 1828 году исчислялось 7237 душами. Поэтому отменяются какие-либо требования к еврейским кандидатам и с 1828 по 1840 годы еврейские фамилии не редкость как в Городской думе – один из четырёх, так и в магистрате – два и даже три из четырёх. Евреи Шор, Кога, Голани, Карасик … жертвуют крупные суммы денег на благоустройство.
Ильинский базар не справлялся с быстрым развитием города, и в 1825 году открываются два новых. На старом Ильинском продолжали торговать съестными припасами, на новом по имени Армянском рынке торговали промышленными товарами, скот продавали на третьем базаре, на месте которого сегодня расположен стадион.
Первая прямая улица, расположенная чуть выше Ильинского базара, называлась Золотой. На ней находились богатые магазины еврейских купцов, в том числе несколько семей, очевидно, родственников по фамилии Харламб, возможно, с иврита – горное сердце. Поэтому позже она получила название Харлампиевская, а ещё позже – улица Стефана Великого.
Можно только себе представить, насколько духовные православные и городские власти, далеко недружелюбные к евреям, были заинтересованы в привлечении еврейских капиталов для строительства этой улицы, что самая красивая улица в городе была названа именем еврейского купца.
Чуть выше Харлампиевской закладывается улица Каушанская по имени евреев из Каушан, позднее Николаевская, в советское время – улица Фрунзе, и ещё выше – центральная улица города Московская, она же Александровская в советское время – Ленина.
Врач А. Я. Стороженко, посетивший Кишинёв в начале 19 века, пишет о городе в 1829 году: “Въезжаю в город; еду по узким нечистым улицам и думаю впереди встретить мрачные, но покойные азиатские строения. Тщетная надежда! Между ветхими избушками везде возвышаются порядочные дома”.
Однако в конце двадцатых годов девятнадцатого столетия центр города всё ещё концентрировался в нижней части города рядом с синагогой в районах улиц Азиатской, Фонтанной, Минковской (в советское время соответственно – Свердлова, Колхозная, Крянгэ) из-за близости к религиозным центам и по людской привычке. В начале улицы Фонтанной всё ещё находился самый большой источник пресной воды и возле него, как возле любого общественного источника воды, собирались люди не только по воду, но и чтобы увидеть друг друга, услышать новости, посплетничать.
В тридцатых годах источник уже не мог снабжать увеличивающееся население города, поэтому на средства Городской думы на его месте построили артезианский колодец, подъезды к нему замостили, специальность водовоза, а ими были в основном евреи, продолжала быть распространённой в городе и кормила многих людей. Улица Минская названа тоже по имени еврейского купца, жившего на этой улице и построившего большой каменный дом, в котором выступали приезжие театры.
Кишинёв 1833 года описан в журнале Министерства Внутренних дел. “Прежняя часть города по тесноте строений и неопрятности жителей, по скудности воды, исключая нескольких колодцев, содержащих в себе воду солённую, представляет весьма незавидное место для здоровья. В летние знойные, в осенние пасмурные и туманные дни воздух бывает не чист; нередко в летние дни над лощиной поднимается мела, которая служит располагающей причиной к перемежающимся лихорадкам, жёлтыми и желудочными горячками, поносами и прочее. Но когда правительство избрало его для присутственных мест, тогда по стечению туда чиновников, торговцев и разных ремесленников, строения начали распространяться, город сделался довольно обширным, и, наконец, занял высший отлогий скат горы, где довольно красивые каменные и деревянные дома расположены по широким и прямым улицам. Сия верхняя часть города называется русской магалой или новым городом”.
“Главный элемент населения в Кишинёве, как и у большинства городов Бессарабии, не молдаване, а евреи, – пишет в 1838 году о Кишинёве немецкий путешественник Коль. Последних насчитывается около 15000. Их община в Кишинёве, таким образом, ещё многочисленнее, чем в Одессе. Как везде они занимаются барышничеством, торговлей и говорят по-немецки. Через их руки проходит главное количество льняного семени, пшеницы и сала, которые Кишинёв, как главный внутренний рынок Бессарабии, транспортирует в Одессу”.
В 1832 году еврей Этингер построил пивоваренный завод в верхней части города. Названий улиц в той части города ещё не существовало, позднее завод оказался среди жилых домов на Мещанской улице, в советское время по улице Мичурина.
По положению 1835 года евреям, производящим выделку вин из собственных садов, предоставлялись преимущества фабрикантов, кроме того, разрешалось брать винокуренные заводы на оброчное содержание. В 1858 году в Кишинёве торговля вином велась в шести гостиницах, девяти ресторанах, 243 харчевнях, 48 постоялых дворах, 53 складах, 16 погребах, 25 трактирах, 163 мелких лавочках, 241 питейном доме и на 21 выставке. «Виноделы и подавальщики в Бесарабии – почти поголовно евреи» – пишет в воспоминаниях князь Урусов.
“Лавочки, в которых продают красные товары, варёную и жареную баранину, плацинды, бакалейные товары, построены в два ряда. Питейные дома с хлебным и молдавским виноградным вином рассеяны по всему городу; на улицах и на откидных стойках наставлено множество разной величины и формы бутылочек с разноцветными винами и водкой, манящих к себе любителей Бахуса”. Винный откуп, в том числе четыре водочных завода Кишинёва принадлежали купцам евреям Карасику М., Перперу М., Левиту, Розенфельду, Фейгину. Перперу принадлежал рыбный завод и право на отлов рыбы в Дунае.
В 1841 году Государственный совет разрешил купцу Когану Арону построить первую в Кишинёве паровую мельницу. Этот же купец владел свечными и мыльными заводами. Владельцем паровой мельницы в первой половине девятнадцатого века был купец еврей Шор.
На двух скотобойнях, принадлежащих Гурвицу и Файерману, обработано в 1852 году 35000 пудов говядины.
Защук, офицер генерального штаба, пишет в 1862 году: “Евреи, как везде, так и в Кишинёве – ремесленники и торговцы, в их руках капиталы, и потому они владеют всей производительностью края”.
Из года в год растёт число лавок на улицах города. В 1843 году их было 653, в 1853 г. – 735, а в 1866 г. – 1337. Уличные небольшие лавки, лотки принадлежали купцам-евреям третьей гильдии, число которых в Кишинёве приближалось в 1860 году к 2500.
Депутат Городской думы еврей Голани в 1823 году открыл в Кишинёве мануфактурный цех, оснащённый шестью ткацкими станками, в нём работали 47 человек. Через три года, в 1831 году в цеху работали 158 рабочих на 47 станках.
Крупные мануфактурные магазины принадлежали купцам-евреям Хамудись, Лейбе Куперману, Шимону Гринберг; еврей Геер Герш торговал швейными машинами, железными изделиями, голландским полотном, шёлковыми изделиями, носками, чулками; английским платьем и бельём торговал Вебер.
Кавказскими водами снабжал Кишинёв Яков Бенгарт, он владел также аптекой. Аптека была и у Каушанского.
В 1856 году торговые обороты евреев Берладского и Векслера составляли 500 тысяч рублей (в 70-х годах 19 века дневной заработок квалифицированного рабочего равнялся 2.5 рубля, разнорабочего – 1.5 рубля, кило мяса стоил 17 копеек, кило пшеничной муки – 10, бочка воды – 70).
В 1860 году корреспондент газеты “Одесский вестник” сообщал, что в Сороках “сосредоточена главная торговля табаком, где всё еврейское население от мала до велика занимается сортировкой и перепушовкой табака, где табаком завалены все чердаки и амбары, где в базарные дни площадь запружена возами с табаком”. В Сороках евреи растили табак и торговали им, а в Кишинёве его обрабатывали. Из семи, пять табачных фабрик принадлежали евреям Ицке Френтелю, Фельдману, Титишнайдеру, Спиваку.
В 1869 году город Тирасполь, относящийся к Бессарабии, и станция Раздельная на Украине были соединены железнодорожной веткой. В 1871 году её продлили через Днестр до Кишинёва; в 1875 году железнодорожная линия связывала Кишинёв с пограничной станцией Унгены. Железная дорога заменила ненадёжное судоходство по рекам Прут и Днестр. Бессарабия получила доступ к основным торговым путям России и Европы.
Во второй половине 19 века судьба продолжала баловать, если можно так выразиться, евреев Кишинёва. Погромы в Одессе в 1859 и 1871 годах, побоище в Аккермане в 1862 году, погромы, охватившие юг России после убийства в 1881 году царя Александра Второго, обошли Кишинёв стороной. Привлекательность города, как торгового и промышленного центра, национальное многообразие и терпимость привлекали евреев.
Власти стараются не допустить еврейского большинства в городе и для уравновешивания снова присоединяют к нему ближайшие сёла с молдавским населением: Большая Малина, Малая Малина, Скиносы, Табакария, Рышкановка. Но это не помогает, и в Кишинёве в 1862 году проживало зарегистрированных 24.6 тысяч евреев и только 19.6 тысяч молдаван, в основном за счёт присоединённых окрестностей. Центром Кишинёва всё ещё считался старый или нижний еврейский город.
Торговая реформа 1865 года (послабление пошлин, разделение торгующих на две гильдии вместо трёх) выделила Кишинёв как самый крупный центр среди Бессарабских городов. По уровню торговли и числа населения Кишинёв входит в число 23 городов России.
Александр Второй объявил войну с Турцией 12 апреля 1877 года именно в Кишинёве. “Кишинёв ожил: здесь были штабы армии, масса войск, подрядчики и поставщики”. В город съезжаются добровольцы, в основном болгары, со всей Бессарабии.
Добровольно ушёл на фронт доктор Леви, сын бывшего раввина города, воспитанник Кишинёвской гимназии Блюменфельд. За участие в Турецкой компании правительство России наградило его орденом Владимира, что давало право на потомственное дворянство. Больницы, в том числе и еврейская, превратились в лазареты.
В 1879 году жители Кишинёва встречали армию с войны. Евреи города принимали участие в ликовании на Соборной площади, но особое торжество произошло в нижней части города возле синагоги. Солдаты-евреи Подольского полка, бывшего в авангарде Русской армии при переправе через Дунай в Болгарию, преподнесли в дар кишинёвскому еврейству старинный свиток Торы. При стечении огромного количества людей доктор Гросман произнёс пламенную патриотическую речь и заслужил слова благодарности от губернской администрации.
В 1870 году в Бессарабии введено новое городское положение, по которому евреи Кишинёва посылали в Городскую думу 24 гласных, активно участвующих во всех комиссиях по благоустройству города. Часто встречаются фамилии Гринберга, Дынина, Гросмана, Левентона, Блюменфельда М. О.. Посты мировых судей занимают Блюменфельд, Беренштейн. Доктороу Левентону, учителю географии и естественной истории при Кишинёвском казенном еврейском училище второго разряда, принадлежит инициатива сооружения дома для инвалидов на Рышкановской площади и установки в городском парке памятника А. С. Пушкину.
Число торговых заведений города с 1866 по 1901 годы увеличилось на одну пятую часть, а торговые обороты возрастают в 20 раз. Торговля в Кишинёве принадлежала 93 купцам первой гильдии, из которых евреев 69 (75%) и второй гильдии в количестве 233, из которых евреев 194 (83%). По данным Еврейского Колониального общества (ЕКО) в 1898 году из 38 фабрично-заводских заведений города евреям принадлежали 29, из 7 паровых мельниц – 6 еврейских со 120 рабочими евреями, из 7 табачных фабрик – 5 еврейских с 170 рабочими, из 5 типографий в городе 4 принадлежали евреям – Авербуху, Этингеру, Шлиомовичу и Лихтману.
В Кишинёве в 1900 году находились крупнейшие банки России – Дворянский и Крестианский. Из них особенно выделялись банкирские дома и конторы Грюнфельда и Блюменфельда, Бланка и Ефруси. Последняя контора (Ефруси) не только выполняла функции банкирской конторы, но и закупала оптом зерно. Она имела за Тираспольской заставой шесть складов с зерном, хлебом из амбаров не торговали, а перепродавали большими партиями экспортёрам. Бессарабия занимала ведущее место по продаже хлеба. В Кишинёве зерновыми продуктами торговали 488 купцов евреев, для сравнения – 10 русских и 8 молдаван.
Зерном и шерстью торговал первогильдийский купец Израиль Мичник. В 1890 году годовой оборот его равнялся 4 миллионам рублей, в 1901 – 5 миллионам. Для сравнения, весь годовой оборот Бессарабии измерялся 8.1 миллионам. Учётный комитет от Кишинёвского отделения банка, оценивая кредитоспособность Мичника, отмечал, что товары он закупал исключительно за наличные. Среди хлебных торговцев выделялись также купцы Брюхес, Гершкович, Каменецкий, последний не только скупал зерно, но и перерабатывал его на собственной мельнице.
У одного из крупных землевладельцев Бессарабии кишинёвского купца-еврея Гинцбурга имелось во владении свыше 5000 десятин, у И. К. Огоновича в Сорокском уезде – 3500 десятин. Большие участки земли принадлежали купцам кишинёвцам Бокалу, Бурту, Шимоновичу….
В 1870 году на кишинёвской макаронной мануфактуре купца П. Касерта круглый год работали 16 человек, на макаронных мастерских Суриса – 22 человека, Грипперга -13 человек. В 1901 году на паровой мельнице Когана действовала макаронная фабрика с 45 рабочими, на мельнице Гендриха – 24 рабочих. Мельницы Шварцберга перерабатывали в 1880 году 350 тысяч пудов зерна и давали работу 15 рабочим. Через десять лет, в 1890 году этот же купец открыл завод с паровым двигателем для обработки воска.
Производством виннокаменной кислоты занимался купец Рейдель. Его завод был оснащён паровым двигателем мощностью в 32 лошадиных силы.
Сладостями снабжали жителей Кишинёва конфетная мастерская Яруского и основанная в 1896 году конфетно-пряничная фабрика Я. М. Дувинского.
Торговая фирма “Друтман и Эпельбаум” существовала в Кишинёве с 1887 года и продавала галантерейные товары из Москвы, Варшавы, Лодзи. Мануфактурные товары, преимущественно сукно, продавали Э. Гальперин, С. Гликман, Барак. Мануфактурной торговлей из центральных районов России занимались также кишинёвские купцы Соломон Ниринберг, Г. Коган. Галичинский, Барух, М. Выводцев скупали обувь, галоши в Варшаве и продавали в Кишинёве.
Лесоторговцами и владельцами лесных складов были И. Грабойс, С. Фельдман, Я. Зонис, Липуис, Э. Бронштейн.
Табаком торговали Ш. Бендерский, Г. Вайнштейн Я. Гарнов. Купец Я. Бокал являлся представителем Петербургской табачной фирмы “Шапшал и Лафери”.
Галантерею продавали Бронштейн, П. Бокова, Е. Бокова; бакалейно-аптекарский магазин содержал Браунштейн; золотыми товарами торговал Гробдрук; готовой одеждой – Авербух А.; посудой – М. Вайсман; железо-скобяными товарами – И. Гликман; швейные машины можно было купить у купца П. Кликмана.
Медикаментами снабжали город евреи Шапиро, Гольдис, Перельмутер, Каушанский, Бенгарт. Из девяти аптек семь принадлежали евреям.
Кишинёвская еженедельная газета “Бессарабские Губернские Ведомости” за 1876 год заполнена объявлениями с еврейскими фамилиями. “Дом Гера по ул. Каушанской: полотно, носки, чулки, готовые рубахи, шёлковые изделия, полотно голландское”. “Приём больных в частной лечебнице доктора Гросмана”. “Распоряжение и постановление правительства. Предложение г. Министра Внутренних дел от 27 октября 1875 года №10622: о том, к каким местностям следует причислить евреев, торгующих в Кишинёвском уезде в 50 вёрстной зоне…”. Для окончательного определения возраста по наружному виду для несения воинской повинности вызываются: Авербух Айзик, Иось Мошков… (длинный список)”. “На складе пива в доме доктора Гросмана получены для продажи дрожжи прессованные. Спросить в ресторации Северная гостиница”. “Контора А. Дынина, Харлампиевская улица, дом Барама. Покупает и продаёт билеты и фонды, страхует 5% выигрышные билеты от тиража погашения, промышленные и железнодорожные акции и облигации поземельных банков”. “Яков Бонгардт – Комиссионер Управления Кавказских натуральных минеральных вод, солей и лепёшек”. “Швейцарская детская молочная мука. Израиль Каушанский на ул. Екатериненской в собственном доме”. “Дантист Александрович, рядом с доктором Гросман по ул. Каушанской”. “Геер Г. На Каушанской возле бульвара. Швейные машины и другие железные изделия”. «А. Бейферман – владелец паровой мельницы применил усовершенствование для получения из проса пшена (корм для скота)”. “Контора Кишинёвского нотариуса Марка Моисеевича Штримера помещается на гостиной улице, рядом с аптекой Паутынского”. “Кишинёвский первый городской врач Фримм квартирует во второй части города в доме госпожи Юрчевской”. “Меняльная контора И. Груббера на Каушанской улице, дом Крупенского покупает и продаёт билеты Государственного банка”. “На Губернской улице в собственном доме, рядом с бакалейным магазином Готлиба Э., получен большой набор бриллиантовых золотых… изделий, Красильщиков”. «Квартиры отдаются в наём на углу Московской и Бендерской в доме Абрама Очана (3 – 8 комнат)”.
В списках фабрик-заводов за 1880 – 1902 годы в Кишинёве значатся литейно-механические заведения Р. Гирша и Г. Изелина, Р. Хамудися и И. Кримаржевского , завод Н. Бакумского (основан в 1894 году) по изготовлению металлической мебели, мастерская И. Ланге по ремонту сельскохозяйственных орудии (в 1894 году работало 17 рабочих, а в 1910 – 50, бочарный завод купца А. Бланка, на котором были заняты 12 рабочих, салотопенная и свечная мастерская Фельдмана, гончарно-изразцовый и кирпичный завод кишинёвского купца А. Гугеля, кирпично-кафельный и гончарный завод купца Г. Б. Клейна, в 1900 году на заводе работало 15 человек и был установлен паровой двигатель в 14 лошадиных сил, механические заводы евреев Эксеса и Кримаржевского (мощность паровых двигателей составляла в 1874 г. 20 л. С, в 1885 – 30 л. С, в 1890 г. – 43 лошадиные силы.
В 1884 году в механической мастерской Степана Ивановича Сербова, местного уроженца, молдаванина, работало 6 – 9 рабочих с элементарным оборудованием. Через некоторое время это предприятие арендовал еврей Готлиб. В 1903 году на арендованном заводе работало 55 человек, механический привод осуществлялся паровым двигателем. Завод изготовлял виноградные прессы, металлические ограды, детали для водопровода ( в советское время – завод имени Котовского, один из самых больших в Кишинёве).
Согласно переписи 1897 года пошивкой одежды занимались 1872 хозяев-евреев, 661 русских и 281 молдаван; строительными профессиями зарабатывали на жизнь 2296 евреев, 841 русских и146 молдаван; в обработке дерева участвовали 631 евреев, 449 русских и 74 молдаван; в обработке металлов были заняты 339 евреев, 216 русских и 96 молдаван; в производстве животных и растительных продуктов были заняты 700 евреев, 232 русских и 109 молдаван; в обработке табака участвовали только евреи – 140 человек; живописью, ювелирным делом, предметами культа занимались 121 еврей, 49 русских и 6 молдаван; производством хирургического и оптического оборудования занимались 66 евреев, 10 русских и один молдаванин.
Еврейские ремесленники составляли 67% от общего ремесленного населения города. В средней еврейской мастерской работал хозяин и двое рабочих или подмастерьев. Как правило, сами ремесленники сбывали свою продукцию на ближайших рынках или в лавке при мастерской. “Число еврейских вывесок на улицах бессарабских городов поражают наблюдателя. Дома, даже на второстепенных и захолустных улицах, заняты подряд лавками, лавчонками и мастерскими часовщиков, сапожников, слесарей, лудильщиков, портных, столяров и т. п.. Весь этот рабочий люд ютиться по уголкам и закоулкам в тесноте и поражающей наблюдателя бедности, вырабатывая себе с трудом дневное пропитание, при котором ржавая селёдка с луком являются верхом роскоши и благополучия” – писал в начале 20-го века губернатор Бессарабии Урусов С. Д..
К концу 19 века в Кишиневе зарегистрировано 108483 жителя, из них евреев – 49829, русских и украинцев – 32722, молдаван – 19081.
Related Posts
Светлана Крючкова
05.03.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве. Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет.
*********************************************************************************************************************************************
К Р Ю Ч К О В А
Светлана Николаевна
р. 1950
Актриса театра и кино.
ПОКЛОН МАЛОЙ РОДИНЕ
22 июня этого года [2015] на родной сцене Санкт-Петербургского Большого драматического театра им. Г. А. Товстоногова, в котором служу 40 лет, я отмечала вместе со зрителями свою юбилейную дату. Сценарий вечера, как обычно, написала сама. Как только свет в зале погас, я запела молдавскую песню «Фоайе верде сэлчиуарэ… Мамэ, мамэ… дор де мамэ…». Это был низкий поклон моей малой родине. Я родилась на юге, в городе Кишиневе, и когда думаю о нем, в голове у меня звучит музыка моего детства и моей юности. У нас, как и у многих тогда, всегда была включена радиоточка, и просыпалась я под звуки молдавской музыки и молдавской речи. «Аич Кишинэу. Есте ора шапте». Улицы южного города, где росли акация и шелковица… Запах акации стоял над городом, а созревшая шелковица (черная, розовая и белая) падала на асфальт прямо под ноги прохожим. Мы жили в маленьком закрытом дворике в одноэтажных домах, где в маленькой кухне стояла большая плита с чугунными снимающимися кругами, которую надо было топить дровами. На ней готовили еду. Горячей воды не было. Туалета дома тоже не было — он был во дворе. Там же стояли сараи с дровами и углем… Бабушка Клавдия Михайловна ходила в меховой безрукавке, которую все называли «кацавейкой», и таскала дрова и уголь для наших печек. Квартира состояла из трех комнат анфиладой. Одна изразцовая печка топилась на две комнаты. И вторая, такая же печка — у мамы с папой в спальне…
Я хорошо помню этот запах, кочергу, которая стояла у печки, помню металлический лист, защищавший от искр, совочек, который всегда лежал возле угля или дров… Помню топчан, на котором спала бабушка в проходной комнате, большой круглый стол, оранжевый абажур. Все – абсолютно по схеме тех лет! Во дворе росло большое абрикосовое дерево, и мы подбирали падающие от спелости абрикосы и ели. Все наше детство проходило во дворе: увлечения наши менялись, но все, что мы делали, всегда делали вместе и дружно. Мы играли в «казаки-разбойники» и лазали по крышам, играли в футбол — 3 мальчика против 10 девочек, выпускали стенгазету и даже организовали театр. Свои спектакли мы показывали ребятам из соседних дворов. Помню, как к нам во двор приезжал старьевщик, кричавший: «Банки, склянки, бутылки, старье берем!» И мы, выпросив у родителей все, что было не жалко, тащили это старьевщику, а он в обмен давал нам глиняные свистульки, и несколько дней после этого двор наполнялся разноголосыми трелями. Наш двор был очень дружный и интернациональный: одна украинская семья, 4 русских, остальные — еврейские. Помню, как дядя Бука Вертгейм купил большой стол для настольного тенниса, и сутки напролет, пока был виден белый шарик, мы играли в теннис на победителя: кто проиграл — вылетает. И первый телевизор КВН с линзой, который тот же дядя Бука, купив, поставил на подоконник экраном во двор, помню; и весь двор, притащив из дома стулья, усаживался во дворе перед экраном. А одинокая тетя Поля Бликштейн, которую за худобу мы прозвали «селедкой», выносила из своей маленькой, всегда вкусно пахнущей квартирки какое-то необыкновенное печенье, которое пекла специально для нас (своих детей у нее не было). Дни рождения праздновались всем двором, очень часто гости собирались у нас за большим столом, мама брала гитару и пела. Это в память о маме я научилась играть на семиструнной гитаре. Мама прекрасно танцевала, была веселая, заводная. Когдато ее приглашали петь в хор Пятницкого, но папа не отпустил. У нас в доме были радиола «Урал» и, конечно, пластинки, которые я слушала бесконечное количество раз. «Да, Мари всегда мила, всех она с ума свела…», «Сиреневый туман». Мама играла на гитаре и пела. Она пела песни из репертуара Гелены Великановой: «Поезда, поезда. <…> И куда вы все торопитесь, куда?..», «Ландыши».. . Мы слушали и смотрели по телевизору Татьяну Шмыгу, Майю Кристалинскую, Эдиту Пьеху. Я покупала пластинки с иностранными песнями и, не понимая ни слова, заучивала все песни наизусть. Я пела песню Лили Ивановой: «Море, море на младостта вземи горе шти теми длани и възвърни ми любовта и песента, и песента ми…» И когда я оставалась дома одна, я занималась только этим.
Я не делала уроки — я пела под пластинки! А вечерами, если папы не было дома, могла слушать передачу «Театр у микрофона». Два спектакля особенно помню — «Деревья умирают стоя» и «Корневильские колокола». Бабушка Лильки Можаевой говорила на украинском языке, тетя Нина, тетя Поля и тетя Сарочка говорили между собой на молдавском и на идише, и я с детства пела песни на всех звучавших во дворе языках. В 1967 году на вступительных экзаменах в театральный институт я пела «Нiчь яка мicячна зоряна ясная…» и танцевала под свое «ля-ля-ля» «Молдовеняску». А когда через много-много лет в фильме «Старые клячи» мне пришлось петь знакомую с детства песню на идише, как щемило и болело мое сердце!.. В молдавском языке есть слово «дор». Его невозможно перевести на русский. Оно означает и любовь, и нежность, и какую-то тягучую, и в то же время — светлую тоску. Это — когда ноет душа. Именно это чувство я испытываю, когда звучит известная всем «Тумбалалайка». Мы жили на улице Щусева, между Котовской и Армянской, мимо нас шла дорога на новый стадион и на кладбище. И нам, детям, было все интересно. Заслышав звуки похоронного марша, мы выскакивали на улицу, забирались на какое-нибудь высокое крыльцо и оттуда смотрели, кого везут в грузовике в открытом гробу. За грузовиком всегда шел оркестр, а за оркестром пристраивались мы и провожали все шествие до самого конца. Кладбище было полно сирени, и до сих пор для меня запах сирени ассоциируется только с одним. Я не люблю сирень.
А по дороге на стадион мимо нашего дома шли нарядные толпы людей. Однажды толпа шла на встречу с известными киноартистами, среди которых были Вячеслав Тихонов и Нонна Мордюкова. Мы не попали тогда на стадион, но на следующий день кто-то из соседских ребят, запыхавшись, прибежал сообщить, что Мордюкова и Тихонов — в центральном универмаге. Сломя голову мы помчались туда и, сгрудившись и не решаясь подойти, с благоговением наблюдали за своими кумирами. Тогда я даже представить не могла, что через много лет сыграю дочку Ноны Викторовны в фильме Никиты Михалкова «Родня». И с Вячеславом Тихоновым мы тоже встретимся на съемочной площадке у Михалкова — в «Утомленных солнцем».
Я помню, как в 1963 году по этой же дороге со стадиона в открытой машине очень близко от нас проезжал Никита Сергеевич Хрущев.
Незабываемая дорога от дома в школу — особенно осенью — вся усеянная желтыми кленовыми листьями. Шуршание и запах опавших кленовых листьев остались в моей памяти навсегда. Моя любимая школа №15 — на ул. Комсомольской, сбоку от оперного театра, где блистала в те годы непревзойденная Мария Биешу! Красивое, уютное старое здание с роскошной парадной лестницей, на площадке которой стоял бюст Ленина, а по двум сторонам от него, в пионерских галстуках и праздничной форме, торжественно дежурили мы.
Наш замечательный (как я теперь понимаю) директор — Юрий Дмитриевич. Никак не могу вспомнить фамилию, потому что мы, маленькие и глупые, за глаза называли его «Шнобель» — за его большой нос. Так он и остался в памяти как Юрий Дмитриевич Шнобель. Пусть простит он своих неразумных учеников! У нас был чудесный учитель пения — Ефим Петрович. Мы ходили к нему после уроков и пели песни на разные голоса. В старших классах я выступала в школьном ансамбле. И в хор ходила. Пела и молдавские и русские песни. И сольно пела: «Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребят. ..» А в хоре всегда пела вторым или третьим голосом (это, кстати, очень хорошо развивает слух): «…ын межлокул сатулуй скрипка лэутарулуй…» — почему-то запомнились эти слова. В нашей школьной программе был молдавский язык, мы учили его и вполне были способны объясняться на нем. Но не только бескорыстная любовь к пению и стихам вовлекла меня в школьную самодеятельность. Я искала любую возможность избежать уроков, на которых преподавали точные дисциплины — геометрию, алгебру, физику и химию. Тех, кто участвовал в самодеятельности, освобождали от уроков.
С тыльной стороны нашей школы во времена хрущевской оттепели открылся новый театр «Лучафэрул», коллектив которого был сформирован из выпускников московского Театрального училища им. Б.В. Щукина. «Лучафэрул» называли молдавским «Современником». Главный режиссер театра — Ион Унгуряну ставил незабываемые спектакли. Ведущие артисты – Мирча Соцки-Войническу, Григорий Григориу, Сандри-Ион Шкуря… Мы бегали смотреть их спектакли на молдавском языке. С театром сотрудничали драматург Аурелиу Бусуйок, композитор Евгений Дога, поэт Эмиль Лотяну.
Когда мы получили новую квартиру, с удобствами, и переехали из центра на Рышкановку, оказалось, что через дом от нас, на одной площадке с моей одноклассницей Галей Демидюк, на 4-м этаже нового дома живет Эмиль Лотяну. Режиссер, к тому времени снявший «Красные поляны» со Светланой Томой в главной роли. Мы смотрели этот фильм несколько раз в кинотеатре «Патрия», иногда даже сбегая с уроков. А порой бегали прямо из школы через дорогу (через улицу Ленина) в кинотеатр «Бируинца». В мои школьные годы в Кишиневе начали появляться новые районы – Ботаника, Рышкановка и т. д. А в районе Старой почты и Скулянки жили наши друзья. Не знаю теперь, какими они стали. После переезда на Рышкановку меня сразу же перевели в новую 33-ю школу, а на следующий год — в 53-ю, только что построенную совсем рядом с нашей квартирой на ул. Димо, 17. Но, чуть повзрослев, в 8-м классе, я решила вернуться в свою любимую школу № 15, несмотря на то что надо было вставать на полтора часа раньше обычного и ездить туда на автобусе. Я осталась верна своей школе. Теперь уж, наверное, неактуально, но у нас была «Книга почета», куда золотыми буквами вписывали фамилии выпускников, которыми школа могла гордиться. В этой книге (если она сохранилась) есть и моя фамилия, хотя у меня в аттестате были тройки по точным дисциплинам. Меня отстояли мои одноклассницы Оля Бабилунга и Таня Щербинина — отличницы. Рядом с моей фамилией — формулировка: «За большую общественную работу». Я была одно время еще и капитаном школьной команды КВН. Совсем рядом с нашей школой была кишиневская филармония, где я неоднократно слушала выступления Якова Смоленского, Вячеслава Сомова, Дмитрия Николаевича Журавлева – выдающихся мастеров художественного слова середины XX века, приобщавших нас к сокровищам мировой литературы. Ну и, конечно, мы ходили на все спектакли Русского драматического театра, располагавшегося неподалеку от филармонии. Долгое время главным режиссером театра был Евгений Владимирович Венгре — отец мужа моей родной сестры Майи.
С огромной благодарностью вспоминаю нашего классного руководителя (с 5-го по 10-й), учительницу литературы Майю Филипповну Ионко. Часто думаю: выступала бы я сейчас с большими поэтическими программами и получила бы государственную награду «Медаль им. А.С. Пушкина» с формулировкой «За большой вклад в развитие и сохранение русской словесности», если бы не она? Общение с такой замечательной личностью как Майя Филипповна окончательно сформировало во мне сильную и глубокую любовь к русской литературе.
…На Рышкановке, на кладбище «Дойна», лежат — моя мама Людмила Александровна Крючкова, родной брат Володя Крючков и бабушка Клавдия Михайловна Некрасова, воспитавшая нас троих. Теперь я совсем редко приезжаю на свою малую родину. Но когда я выхожу из самолета, меня окутывает до боли знакомый теплый воздух, пробуждающий в моей душе лучшие воспоминания детства и юности, которые живут в душе каждого человека до самой его смерти.
Мулцумеск фоарте бине!
Крючкова, Светлана. Поклон «малой родине» // Мой Кишинёв / сост. Н.Катаева. – Москва: Галерия; [Кишинэу]: Б.и., 2015. – С. 155 – 160.
РОДСТВЕННИКИ
Двоюродные сестры Юры (Ю.Векслер, покойный муж, кинооператор), племянницы, их мужья — Нина, Бася, Изя, Сеня, Мишка, Сашка — все тут. Вот ты предъявляешь претензии: звонила до поздней ночи в гостиницу, а меня не застала. А почему не застала? По одной простой причине. Я ехала сюда и знала, что в Израиле у меня — только Юрины родственники. Но, честное слово, я не успела дойти до гостиничного номера. Как только вошла в гостиницу, портье окликнул: «Крючкова? Вас к телефону!» Я взяла трубку и услышала: «Светка?» — позвонили девочки, которые выросли со мной в одном дворе. В нашем кишиневском дворе было восемь еврейских семей, две русские, одна украинская. Слева от нас жили тетя Бетя и дядя Изя, справа — тетя Полька Бликштейн, которую мы звали «селедкой». В ее племянника, Владика, который к нам в Кишинев, приезжал из Москвы, из столицы, мы все были безумно влюблены: такой красавец! Я его вчера увидела и обалдела: такой же красивый, только седой стал.
Говорю: «Владик, помню, как я на тебя смотрела завороженными глазами, а ты толкнул скамейку, я села мимо, — и эта обида осталась у меня на всю жизнь. Я была в тебя влюблена, а ты выбил из-под меня скамейку…» Он ведь, оказывается, и не знал о моей любви… А вчера я была у девочек, ночевала у них, Лили-Сюзанны-Дорины; они накрыли замечательный стол: готовились. И мужья у них чудесные, дети дивные, все друга друга любят. Когда мы сели за этот стол, бывший москвич Владик поднял бокал и сказал первый тост: «За наше кишиневское детство, за улицу Щусева, 37». Такого второго двора, как у нас в Кишиневе, не было. Мы организовали собственный театр, устраивали представления, собирали взрослых и детей со всех дворов. Зрители рассаживались, мы открывали занавес… У нас была своя футбольная команда, мы играли в пионерский лагерь, моя старшая сестра считалась вожатой — мы полностью были на «самоокупаемости».
Наш двор считался самым интересным, около него клубились остальные, вся жизнь концентрировалась вокруг. Тетя Поля, «селедка», которая умерла здесь, в Израиле, не имела собственных детей… Я вчера ночевала у Доринки, утром проснулась — пахнет тетей Полей: она всегда пекла, и Дорина с утра затеяла пирожок. Я спрашиваю: «Дука, ты помнишь, как тетя Поля пекла пирожок?» А для кого? Она раздавала его соседским детям. А у дяди Буки на окне стоял телевизор, повернутый экраном в сторону двора. Мы, дети, рассаживались снаружи на стульях и смотрели этот телевизор. Дядя Бука купил стол для пинг-понга. Для нас — мы все играли. Сколько было приколов!.. Дука выходила с утра, картавя, кричала «Кар-р-р!» — весь двор просыпался.
Именно с тех пор я запомнила, что любой ребенок — «любочка», «рыбочка», «мамочка, съешь уже хлебочка с маслицем!». А в России — что? «Куда пошел, зараза? Заткнись» Надоел — отойди». Мой муж всегда спрашивает: «Что ты со всеми так долго разговариваешь?» Отвечаю: «Саша, я же — с юга». Он говорит, что у меня вкус — как у мексиканской проститутки. Он прав: мне нравится все яркое, блестящее; я люблю разговаривать с людьми, люблю огоньки горящие, музыку зажигательную…
Почему мне в Израиле хорошо? Конечно, страна неисчерпаема, каждый раз открываешь что-то для себя новое, но сейчас говорю не об этом. На каждом спектакле меня ждет сюрприз. К тому, что у меня были сюрпризы в прошлый раз, я уже привыкла. Думала, они уже кончились. Но не тут-то было. Вдруг ко мне в Хайфе подходит женщина: «Света, ты меня не узнаешь?» Я смотрю — до боли знакомое лицо: «Ради Бога, извините, не узнаю». Тут она достает фотографию, где мы втроем. Три подружки, стоим в лесу в городе Кишиневе. Я, Фанька Бейнер, которая здесь живет уже тридцать шесть лет, и Галя, которая живет в Ленинграде. Смешно, но я не узнала Фаню Бейнер, с которой мы учились, с которой мы жили рядом — сумасшедший дом какой-то! И вот я увидела себя на снимке — уже забыла, какой я была… …Жаль, но я забыла, какой была в детстве. Как отрезало: не могу приехать в Кишинев, потому что там все чужое, как у Ахматовой: «люди, вещи, стены». Нас никто не знает, мы не туда попали, Боже мой! Приезжаю в Израиль — и попадаю в Кишинев моего детства, понимаешь? Здесь — все, что считала забытым, куда-то ушедшим. Но встречаются друзья, а ведь общая биография — и есть наша жизнь.
Близкие люди вдруг стали мне рассказывать про меня, Я узнала, что к Сюзанке, замечательному доктору по прозвищу «Стена плача», весь квартал бесцеремонно ходит лечиться. Она ведь работает, приезжайте к ней в больницу, в поликлинику, — нет: они предпочитают идти домой. А самое главное, что еще жива тетя Ниночка — Сюзанина мама. Она говорит: «Светка, я помню, как заплетала тебе косички. Ты была такая маленькая…» А сейчас я обнимаю тетю Нину — ее голова мне только до груди доходит…
У меня умерла мама, бабушка — я родоначальник своей семьи, за моей спиной никто не стоит. У меня никого нет: я держу на руках всю свою семью. А здесь, у вас, я вновь чувствую себя маленькой девочкой, меня называют «Светкой», а не «Светланой Николаевной».
Конечно, мне в Израиле хорошо. И всякий раз, когда уезжаю, со мной случается истерика. В прошлый раз уехала, рыдая, и чувствую, что сейчас будет то же самое…
Сюзанка у нас была золотая медалистка, поступила без всякого блата в медицинский институт. На вступительном экзамене написала обо мне сочинение под названием «Солнышко» — я тогда, пятнадцатилетняя, впервые постриглась — и была рыжая-рыжая… Такой у нас был уникальный двор. Вчера, когда я пришла на этот званный обед, собрались с соседних улиц… Кишинева. Они как-то умудрились сохранить дружбу. Какие дивные у них дети!
Сколько добра в их домах, тепла!.. Даже собаки добрые — члены семьи. Дука постоянно своей собаке Пицце говорит: «Ма питом? Бои-бои!» Есть же люди светлые, добрые, которым все удается. Дука мне вчера сказала: «Я встретила Алика в восемнадцать лет — и больше уже никогда никого не видела вокруг».
Тридцать лет вместе прожили, дети выросли… А какие у них в саду растут лимоны с грейпфрутами! Хорошо: это — настоящая жизнь, которой должен радоваться человек. Я выхожу утром из спальни, где спала в Яночкиной комнате, а Дука идет навстречу, обнимает меня, целует: «Доброе утро, мамочка!» «Ласточка», «солнышко» — только на юге так говорят, понимаешь? Мне очень важно, чтобы меня приласкали, обняли, улыбнулись мне.
В Израиле всюду продаются магнитики: две точки и улыбка от уха до уха — вот вам мое лицо. Я привезла сыну такой магнитик, там улыбка, кипа и надпись: «Don-t worry, be Jewish» (Не печалься, будь евреем). И Митька у себя в комнате повесил эту прелесть, эту суть израильского народа…
Related Posts
Марк Волкомич
27.02.2018 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
МАРК ВОЛКОМИЧ
1917 — 1968
Поэт
ДОЛИНА ДИЧЕСКУ*
Цветов полевых за Садовой немало,
Но есть там лужайка одна, —
В апреле и мае коврами фиалок
Ее покрывает весна.
На этой лужайке, лилово-душистой,
Случалось, бывали они.
Ласкало их солнце, и с яблонь ветвистых
Цветы опадали на них.
Долина Дическу в разлуке им снится,
Сплетая отраду с тоской, —
Пять лет комсомольцам по тюрьмам томиться,
Ей – в женской, ему – в мужской!
г. Кишинёв, 1937
_________________________
Долина Дическу – в прошлом окраина Кишинёва, ныне микрорайон города.
Волкомич, Марк. Смысл жизни : Стихи/ Марк Волкомич. -Тель-Авив: Издательство М+, 2005. — С. 25.
ГОРОД – ИСТОЧНИК
Имя твоё означает «родник».
Как ты родился? Как ты возник?
В тихой долине речушки Быка
Тихо журчала струя родника.
Зноем дышала над ней синева.
Склоны холмов покрывала трава.
Тихо стекала к речушке вода.
Тихо спускались по склонам стада.
Вот и источник. Вот и загон.
Тёплая ночь опустилась на склон.
Стыла меж звёзд одиноко луна.
Звонко грустила свирель чабана.
Глянь. Появились на склонов холмов
Белые стены крестьянских домов.
Где вы живёте? Хутор ваш нов…
Там, где пробился к Быку кишинёв*.
И хуторок тот, где домиков пять,
Стал Кишинёвом народ называть.
Город родной мой, город – родник,
С детства душою к тебе я приник,
Сердце встревожила жизни струя,
Так и родилась песня моя.
г. Кишинёв, 1960 г.
______________________________________
*«Кишинёв» на старомолдавском языке означает «источник». Это слово неоднократно встречается в грамотах средневековых господарей.
Волкомич, Марк. Смысл жизни : Стихи/ Марк Волкомич. -Тель-Авив: Издательство М+, 2005. – С. 72..
Related Posts
Борис Колкер
27.03.2016 Chisinaul evreiesc * Еврейский Кишинев, RU
БОРИС КОЛКЕР
р. 1939
Эсперантолог, преподаватель, переводчик.
КИШИНЁВ ПОРОЙ ВЕСЕННЕЮ МНЕ НАПОМИНАЕТ САД
Кишинев – город моего детства и юности. Я прожил в нём с 1944 по 1965 год (не считая 1940–1941, о чем у меня нет воспоминаний). С 1960-го он стал не только моим городом, но и городом нашей семьи – моей жены Эсфири и нашей дочери Беллы. После переезда в Башкирию мы приезжали в Молдавию каждый год в течение четверти века, чтобы навестить родителей и родственников и оставить дочь наслаждаться прекрасным летом. Я не любитель барабанных и декларативных фраз. Поэтому хотел бы рассказать немного о том, как Кишинев менялся у меня на глазах, о моих занятиях и увлечениях, о моих родителях, о моей семье и о людях, с которыми меня свела судьба в Кишиневе.
ГОРОД САД
1 мая 1955 года в газете «Молодежь Молдавии» появилось моё короткое стихотворение. Мне было тогда неполных 16 лет.
ГОРОД-САД
Кишинев порой весеннею
Мне напоминает сад:
Яблонь нежное цветение,
Их пьянящий аромат…
Светлой солнечной завесою
Город наш покрыт весной.
И деревья в парках весело
Юной шелестят листвой.
Ласковым и теплым вечером
Расцветает сад огней:
Свет заводов, бесконечные
Цепи ярких фонарей.
Полосой мелькнут пунктирною
Самолеты в небесах.
Кишинев весною мирною
Мне напоминает сад.
Через два дня ко мне пришел самодеятельный композитор Марк Гальперин с аккордеоном. Он сказал, что стихотворение ему очень понравилось, поэтому он сочинил для него музыку. И тут же пропел песню. Не возражаю ли я, если он будет обучать этой песне участников художественной самодеятельности в доме культуры. Я не возражал. Больше об этой песне не слышал. Может быть, если бы за такое дело взялся профессиональный композитор со связями, песня стала бы популярной. Но это неважно. Всё равно, Кишинев был, есть и будет городом-садом!
НАЧАЛО НАЧАЛ
Мои родители создали семью в Тирасполе в 1936 году. Я появился на свет там же 15 июля 1939 года. Мама, Фаня Самойловна Колкер, после детдома окончила ремесленное училище, а потом – Харьковский институт торговли и стала экономистом. Людей с высшим образованием было в то время немного. Ее взяли на работу в Молдавпотребсоюз экономистом.
Отец, Григорий Давидович Колкер, почти всю жизнь работал художником-оформителем. Он был страстным фотографом, начал снимать еще до войны фотоаппаратом «Фотокорр» на треножнике и со стеклянными пластинками. Потом покупал все более современные аппараты. Он фотографировал всю округу, особенно детей, и раздавал снимки бесплатно. Когда я перешел в десятый класс, он подарил мне фотоаппарат «Зоркий», и я продолжил его традицию.
В 1940 году родители (и я с ними) переселились в Кишинев, который стал столицей Молдавии.
В первые дни войны отец был призван на фронт, а наша семья эвакуировалась в Сталинградскую область, и затем в Узбекистан, город Карши. После Сталинградской битвы отец был комиссован по состоянию здоровья и присоединился к нам. О трудностях тогдашнего быта вспоминать не хочется.
Молдавпотребсоюз был переведен из эвакуации в город Сороки, где правительство и учреждения республиканского значения ждали освобождения Кишинева. Маму вызвали в Сороки правительственной телеграммой. В сентябре мама вызвала нас.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПОСЛЕВОЕННЫЙ КИШИНЕВ
Мы ехали около месяца, в основном на открытых платформах товарных поездов. Последнюю часть пути – уже в пассажирском поезде. Бывало, что на станции раздавалась сирена воздушной тревоги. Поезд срывался со станции в поле. Вдали слышались взрывы бомб. У нас был толстый атлас СССР малого формата. Я открывал его и показывал: вот наш город Кишинев, куда мы едем. Там ждет меня мама.
Когда мы приехали на вокзал, был поздний вечер. Темно. Единственное освещение – яркие звезды. Отец нанял «такси» – повозку с извозчиком, чтобы поехать на улицу Болгарская № 25, где родители до войны снимали комнату. Дома по дороге от вокзала в верхнюю часть города были совершенно разрушены. Отец несколько раз говорил: «Я ничего не узнаю». В верхней части города разрушений было мало. Приехали. Стучим в дверь. Мама испуганно: «Кто там?» Я крикнул: «Мама! Это я!» Радости не было конца. Я получил угощение, какого никогда не видел: несколько конфеток! В эту ночь я спал на настоящей кровати!
ДОМ РОДНОЙ
Вскоре мы получили квартиру по соседству – на улице Щусева № 23 (тогда номер был 25), угол Болгарской. Война продолжалась. На ночь завешивали окна наглухо, потому что время от времени гудела сирена тревоги, объявляя о налете вражеской авиации.
Отец и его младший брат Толя произвели ремонт квартиры и нанесли рисунки на стены с помощью трафаретов. Они были потомственными малярами и умели делать это хорошо.
Родители были большими любителями книг, особенно отец. Он покупал на толчке замечательные книги Куприна, Майн Рида, Шолом-Алейхема и других писателей, описания путешествий, альбомы художников и животных, подшивки знаменитого дореволюционного журнала «Нива» и дамского журнала «Пробуждение»… Были книги и на идише. Я научился читать к шести годам и буквально глотал книги, рассматривал картины знаменитых художников. Неважно было для меня, если книги печатались с ятями и ерами. В шесть лет мама записала меня в детскую библиотеку, и я ходил туда сам менять книги – черт-те куда как далеко: на улицу Ленина, угол Горького!
Как и у всех, на стене висела радиоточка. Отец купил на толчке трофейный радиоприемник «Телефункен» на больших батареях, позже – радиоприемник «Балтика». Слушали музыку, различные передачи, иногда западные «голоса». Когда «голоса» на русском языке стали глушить, я (уже повзрослевший) начал их слушать на украинском языке, который благодаря этому научился понимать довольно хорошо. Отец купил телевизор еще до начала вещания Молдавского телевидения в 1958 году.
Отец рисовал репродукции знаменитых картин и собственные (портреты, пейзажи), и они висели по всей квартире, а также в сарае, где он оборудовал и крошечную фотолабораторию, в которой мы печатали фотоснимки. Он дарил картины родственникам и друзьям. Когда мы уехали на Урал, он снял со стены замечательную небольшую картину с изображением нашего кишиневского дворика и подарил нам. Эта картина висела у нас в Уфе почти три десятка лет и висит сейчас в нашей квартире в Кливленде, Огайо, США – на другой стороне земного шара. Среди картин здесь и увеличенная цветная фотография моих родителей, которую я сделал в августе 1978 года. Они стоят на мостовой возле нашего дома, у пересечения улиц Щусева и Болгарской, а вдали виден центральный вход Республиканского стадиона.
Отец построил во дворе беседку, обил ее фанерными стенками и разрисовал их. Там можно было сидеть и читать и в жару, и в дождь. Он посадил во дворе несколько фруктовых деревьев и кустов, а также сирень. Когда мы жили на Урале, мама варила для нас варенье из своих слив. А осенью мы получали посылки с зимним сортом груш из нашего «садика».
Мама была страстным цветоводом. Она сажала ежегодно разные цветы в нашем огородике и ухаживала за ними. Цвели подсолнухи. А я поливал их вечерами из шланга. Когда мы вселились в кооперативную квартиру в Уфе, отец наломал сирени, нарвал тюльпанов во дворе, уложил их в плетеную корзину, нарисовал красивый натюрморт и подарил его нам на новоселье. Эта картина с кишиневскими цветами находится сейчас в доме нашей дочери в Кливленде.
Когда я повзрослел, повесил на стену большую карту мира и «путешествовал» с ее помощью по всем странам. Реальные зарубежные путешествия были тогда только в фантазиях. Кто мог себе представить, что они станут реальностью!
ЗНАКОМСТВО С ОКРЕСТНОСТЯМИ
Почти на всех домах были надписи: «Проверено. Мин нет. Лейтенант (фамилия)». Потом дома белили, красили, и надписи исчезли. Но на соседнем двухэтажном доме из серого котельца по адресу улица Щусева № 27 надпись осталась. Несколько лет назад в Интернете кто-то упомянул эту надпись, высказав мнение, что ее сделали недавно в связи со съемкой кинофильма о войне. Я возразил: «Нет, нет! Эту надпись я видел еще в октябре 1944 года!»
Через дорогу – по улице Щусева № 21 – находился хлебный магазинчик. Хлебный – это громко сказано. Купить хлеб было большой проблемой. Во-первых, он продавался по карточкам. Во-вторых, были огромные очереди, которые надо было занимать с вечера. Я тоже стоял в очередях, даже когда был маленьким. А неурожай и голод 1946 года! Страшно вспомнить!
Наискосок, на углу Болгарской и Щусева, находилась знаменитая баня с мраморными скамейками и столами. Парикмахер дядя Ваня стриг мальчиков, оставляя им чубчик. А мужчины толпились в маленьком буфете, пили бочковое пиво по несколько больших кружек и обсуждали мировые проблемы.
На улице Щусева № 12 находился собственный дом и частная клиника знаменитого глазного доктора Литвака. Когда люди начали уезжать в Израиль, им приходилось преодолевать много трудностей. Поговаривали, что доктор Литвак уехал без проблем, уплатив куда следует немалую сумму.
За углом, на улице Болгарской № 21, между улицами Щусева и Пирогова, находилась Свято-Успенская церковь*. Оттуда слышался красивый колокольный звон. На большие праздники сюда приходило много людей. Церковь функционировала в 40–50-е годы. Потом ее закрыли, и там был книжный склад. Вновь открыли в конце 80-х годов. Фамилия священника была Балтага (имя и отчество не помню). Моя мама была хорошо знакома с попадьей. Я был с мамой несколько раз у них дома: домик слева за оградой. Очень интеллигентная и приятная семья! Сын и дочь были заметно старше меня. Учились в школе очень хорошо. В вуз не были приняты, т. к. являлись «детьми священнослужителя». Интересно было бы узнать о дальнейшей судьбе этих людей.
Помню лучшую мамину подругу Раису Соломоновну Куц. Они были знакомы еще по Тирасполю. Тетя Рая была не только красивой женщиной, но и одним из самых грамотных людей в Кишиневе: она работала машинисткой в горкоме партии. А мне было интересно беседовать с ее дочерьми Эллой и Олей, тем более что Элла Кузнецова училась на филологическом факультете, а потом работала редактором в книжном издательстве.
<…>Начало улицы Щусева упиралось в Сенную площадь, которая тянулась вдоль улицы Бендерской. Она называлась так, потому что на ней испокон веков продавали сено. Площадь была покрыта толстым слоем сена, которое там накапливалось десятки лет. В нем можно было найти, что угодно. Мы, мальчишки, любили там бегать и выковыривать всякие неожиданные предметы. В том числе немецкие патроны. В том числе неразорвавшиеся. А один мальчик погиб при взрыве. По инициативе Брежнева, тогдашнего Первого секретаря ЦК Компартии Молдавии, на территории этой площади был построен в 1951 году Республиканский стадион. Мой отец и его братья были заядлыми футбольными болельщиками. У них (а некоторое время и у меня) были абонементы на места как раз напротив правительственной трибуны. Брежнев не пропускал ни одного матча. Если он запаздывал, начало матча задерживалось. Фактически Брежнев вывел команду Буревестник из класса Б в класс А.
Еще несколько слов о Брежневе. По его же инициативе было построено и благоустроено прекрасное Комсомольское озеро и парк вокруг него. Весь город работал там на субботниках, в том числе мой отец. <…>
Брежнев любил возвращаться с работы пешком. Позади него, в нескольких шагах, вышагивал охранник. Брежнев жил в особняке на углу улиц Пирогова и 28 Июня. Снаружи охраны не было. Через щель сбоку от железных ворот можно было увидеть дворик, небольшой бассейн и охранника у входной двери. Однажды вечером я проходил мимо. У ворот остановилась машина. Из нее быстро вышли женщина и девушка. Ворота открылись, и они зашли во двор. Ворота сразу закрылись. В этот момент у меня, 12-летнего мальчишки, мелькнула мысль, что эти люди не так счастливы, как это кажется. Через много лет я проходил мимо этого дома. Там находилась детская поликлиника. Зашел посмотреть. Весьма скромное помещение. Не сравнить с хоромами «новых русских».
Когда Брежнев был генсеком, он любил приезжать в Кишинев. Как-то летом 1972 года я шел по центральной улице Ленина и вдруг заметил, что движение машин остановлено. Вскоре появляется кортеж. В открытой машине сидит Брежнев и приветственно машет рукой. И люди на тротуарах машут ему.
ЖИЗНЬ НАЛАЖИВАЕТСЯ
Мама продолжала работать экономистом в Молдавпотребсоюзе. Отец работал заведующим художественной мастерской, которая передвигалась с места на место, но больше всего находилась на улице Армянской. Я часто проводил там время, глядя на рисуемые вывески, рекламы, портреты, плакаты, панно.
В 1949 году в нашей семье случилось прибавление: родился мой брат Давид (Дима). У меня появились обязанности старшего брата.
Моя тетя Клара окончила Одесский фармацевтический институт (эвакуированный в Ташкент) и стала заведующей маленькой аптекой на Рышкановке, напротив будущего цирка. За аптекой находилась комната, в которой она жила. Я любил ходить к ней. Шёл пешком добрых три километра по Комсомольской, Теобашевской, через нижнюю часть города, по мостику через речку Бык, которую ласково называли Бычок. Рышкановка тогда была за городской чертой (сегодня это очень трудно себе представить). За мостиком стояли указатели – налево один колхоз, направо другой.
Когда мне было 11 лет, я подбил моего соседа и ровесника Вову Клименко на посещение всех улиц Кишинева в его тогдашних границах. Каждый день мы отправлялись делать открытия. Мы увидели весь Кишинев! В конце концов я составил алфавитный список всех улиц города. Эта общая тетрадь со списком где-то лежит в моем архиве. Я знал старые названия многих улиц. И опять Кишинев дал мне заряд на будущее. Мы жили потом в большом городе Уфе, который я тоже изучил досконально. Когда в наш НИИ приезжали иногородние или иностранные гости, директор института давал в мое распоряжение автомобиль, с тем чтобы я проводил для них экскурсии. В огромном американском городе Кливленде мы прожили шесть лет в самом центре, где я и работал. Освоил и этот город, его достопримечательности и историю, описал их в статье, опубликованной в книге, и провел много экскурсий по городу. Кстати, эта книга, литературный альманах «Луч», есть в Интернете.
В 1946 году я стал учиться в 32-й начальной школе на углу улиц Садовой и Бендерской, напротив будущего Воинского мемориала. Моим учителем по всем предметам был седовласый Владимир Моисеевич Розенфайн. Большинство учеников жили на Малой Малине – очень бедном и неблагополучном районе. Многие из них мало интересовались учебой. Как-то одна ученица пропустила день занятий. На вопрос учителя о причине она сказала, что мама постирала платье и ей не в чем было прийти в школу. Однажды Владимир Моисеевич рассказал нам библейскую легенду о Вавилонской башне, когда Бог наказал людей, создав многоязычие. Легенда глубоко запала мне в душу, тем более что на улицах Кишинева звучала речь на нескольких языках – русском, молдавском, еврейском (идише) и украинском. Однажды я с изумлением услышал, как на улице моя мама беседует с моим учителем Владимиром Моисеевичем на идише. Символично, что в 1992 году московское издательство «Прогресс» выпустило мою книгу «Путешествие в страну Эсперантиду. Повышенный курс эсперанто». На обложке книги художник изобразил Вавилонскую башню! Начальную школу я окончил на отлично. Получил не только похвальную грамоту, но и награду: толстую книгу «Избранное» Пушкина, юбилейное издание к 150-летию со дня рождения поэта, с подписью директора и учителя. Сразу взялся за чтение. «Евгений Онегин», «Дубровский»… Несколько не по возрасту. Но не привыкать!
ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ
Над страной сгустились тучи. Не обошли они стороной и Кишинев. 1949 год. Дело врачей. Космополиты. Мама, придя домой после работы, каждый раз шепотом сообщала отцу, что еще одного работника Молдавпотребсоюза «взяли» (т. е. арестовали).
Из воспоминаний журналистки газеты «Советская Молдавия» Капитолины Кожевниковой**, опубликованных несколько лет назад: «Врачи-отравители, безродные космополиты – всё это мы пережили в городе, где евреем быть просто опасно… В газетных фельетонах запестрели еврейские фамилии… Вот выскакивает из редакции, будто черт из табакерки, пьянчужка Павел Аникин, маленький, высокомерный и злой». Кишиневцы должны знать своих антигероев. Один из них – Павел Аникин, который печатал в газете «Советская Молдавия» по заданиям ЦК Компартии Молдавии зубодробительные фельетоны, после которых людей увольняли с работы или арестовывали. Я видел его несколько раз, когда был старшеклассником. После его фельетона о республиканском аптекоуправлении моей тете Кларе посоветовали уехать. Она плакала, отправляясь в одиночку в неизвестность. Через шесть лет, когда Сталин умер и тучи рассеялись, она вернулась в Кишинев с мужем и трехлетней дочерью. Старые кишиневцы помнят фармацевта Клару Давидовну Колкер в аптеке по улице Ленина № 6, напротив Академии наук, всегда любезную и готовую помочь. Ничего удивительного, что, когда ворота открылись, эта семья уехала в США.
Дошла очередь и до мамы. Но не на ту напали! Она была борцом с несправедливостью и пошла в горком партии отстаивать свое рабочее место. Ей предложили несколько вакансий взамен. Она приняла одно, потом другое. Наконец, нашла себя в торгово-кулинарном училище, где много лет работала преподавателем товароведения продовольственных товаров, для чего ей пришлось освоить совершенно новую профессию. У нее было много учеников. Когда она шла по городу, они с ней всё время здоровались. Я разглядывал учебники товароведения с картинками продовольственных товаров, которые редко появлялись (или никогда не появлялись) в продаже. Особенно поразила картинка разруба мяса с названиями частей туши. Ну, в продаже были в лучшем случае кости с небольшим количеством мякоти.
РАДУГОЙ РАДОСТИ ШКОЛА УКРАШЕНА
В 1950-м году я поступил в 5-й класс знаменитой мужской школы № 3 на углу Садовой и Котовского. Нашим бессменным классным руководителем и учителем французского и молдавского языков был Макс Давидович Давидсон. Некоторое время он преподавал в старших классах и немецкий язык. А когда в параллельном классе отсутствовал по болезни учитель английского языка, он заменял и его. Давидсон жил некоторое время во Франции и, в отличие от большинства учителей того времени, действительно знал французский язык. Когда он был недоволен каким-то поступком ученика, он насмешливо спрашивал: «Может быть, ты хочешь, чтобы я дал тебе шляпу и тросточку?». Когда мы начали учебу в 8-м классе, он стал обращаться к нам на «вы» и однажды сказал: «Мальчики! Вы уже большие. Вам надо научиться танцевать вальс». И дал нам пару уроков вальса. Мы очень любили нашего Макса Давидовича.
Обязательно надо упомянуть хотя бы нескольких высококлассных учителей нашей школы: Разумная Александра Абрамовна, Синявская Анна Константиновна, Щукин Иван Афанасьевич, Кушнир Израиль Львович***, Ветер Василий Карпович, Овчинникова Татьяна Васильевна, Новицкая Галина Ефимовна, Схисова Мария Иосифовна, Блехарис Евгения Акимовна. А какие ученики! В нашем выпуске 1956 года, состоявшем из двух классов, было полтора десятка медалистов! И не меньшее количество в будущем стали докторами и кандидатами наук. Во вторую категорию я попал. А в первую нет – сам виноват! Перечитывая сочинение, написанное на выпускном экзамене, я решил вычеркнуть два абзаца и сделал это так, как привык делать в редакции с машинописными рукописями: ненужное зачеркнул в форме прямоугольника с внутренним крестом. Увы! За неаккуратное оформление я получил четверку и на медаль не был выдвинут! И этот пустяк стал одним из поворотных моментов моей жизни.
Прежде чем перечислить хотя бы нескольких выдающихся учеников, хочу отметить, что летом 1954 года отменили раздельное обучение мальчиков и девочек и в нашу школу пришло много девочек из соседних школ. Итак, небольшой список: Алик Горенштейн, Иосиф Красс, Абраша Клейман, Юра Ененко, Лариса Некрасова, Вера Петровская, Эдик Рубинский, Нонна Бродская, Рудик Мамрыкин, Ася Оганян, Майя Мочалова, Вова Злобинский, Вова Путря, Витя Филатов, Элик Синявский, Феликс Фельдман, Лида Хлопенкова, Юра Перлин, Юра Горняк, Шура Крачун, Феликс Шамис, Боря Сергеев. Однако список получился немаленьким!
И отдельно еще об одном выдающемся ученике. В 1953 году в 8-й класс нашей школы пришел Валерий Гажиу (Гажа). Смуглый и кудрявый, как Пушкин. Мы сразу подружились. Узнав, что мы оба пишем стихи, завуч и наш учитель истории Иван Афанасьевич Щукин (по прозвищу Манюня) стал приглашать нас в свой кабинет после уроков. Он запирал дверь на ключ, просил нас читать свои стихи, комментировал их. Иногда читал нам свои стихи – серьезные, на исторические темы. Но о Валерии я расскажу дальше.
А пока три маленьких эпизода. Наша школа находилась рядом с огромным старым Армянским кладбищем. Армянское – потому что в его центральный вход упиралась улица Армянская. Мы любили бродить после уроков (а иногда и во время нелюбимых уроков) по кладбищу, рассматривая величественные склепы и надгробные плиты, читая надписи на румынском языке.
Когда я учился в 5-м классе, в нашей школе был организован хор. Я прошел отбор и был зачислен. Это был необыкновенный хор – на восемь мужских голосов! Мы выступали по городу. Наш хормейстер требовал, чтобы ведущий объявлял громко следующим образом: «Руководитель хора … (пауза) Менделеев! (пауза) Игорь Иванович!» Аплодисменты.
Моя первая публикация появилась 1 сентября 1954 года в газете «Молодежь Молдавии» и была посвящена началу нового учебного года. Я вышел из дому рано, купил несколько экземпляров газеты и пошел учиться в 9-й класс.
ШКОЛА
Лето промчалось походами дальними,
Играми в мяч и купаньем в реке.
Будем мы помнить лесные прогалины,
Книги, занятия на турнике.
Радугой радости школа украшена.
Школьников к ней устремился поток.
И молодые советские граждане
С шумом веселым пошли на урок.
Слышен звонок. Воцарилось молчание.
Карты висят вдоль широкой стены.
В школе получим мы новые знания,
Чтобы работать на благо страны.
Я стоял на солнышке у невысокого школьного забора, перечитывал свое первое опубликованное стихотворение и думал о том, кем я стану. Я был уверен, что моя профессия будет связана со словом. Журналистом? Редактором? Преподавателем литературы? Не приходило мне тогда в голову, что я стану переводчиком с нескольких языков в области науки и техники.
ВАЛЕРИЙ ГАЖИУ
Валерий Гажиу* – человек известный, кинорежиссер и драматург. Он получил много наград и званий. Можно прочитать о нём, например, статью в русской Википедии, первый вариант которой написал я. Поэтому расскажу только немного о том, что связывает меня с Валерием.
Мы жили в двух кварталах друг от друга и часто встречались то у меня, то у него дома. Его отец умер (погиб?). Жили они очень бедно в маленькой квартирке. В школе мы были первыми читателями стихов друг друга. Вместе стали ходить по редакциям газет. В «Юном ленинце» нас консультировал Иван Склифос. В «Молодежи Молдавии» – Саша Рывкин. А потом там появился Кирилл Ковальджи! Но это отдельная история.
Однажды мы поехали вместе в Одессу. Валерий был там первый раз. А я – многократно, потому что там жили моя бабушка и другие родственники. Я показывал ему город. Колоритная Одесса будет фигурировать не раз в кинофильмах Валерия.
В другой раз Валерий предложил мне вместе «поработать». У его дальних родственников в Оргеевском районе была свадьба. Валерий играл там на скрипке (он учился несколько лет в музыкальной школе), а я фотографировал. Мы веселились со всеми, а потом ночевали на сеновале.
Мы ходили вместе в Республиканскую детскую библиотеку и читали там редкие книги. Сергей Есенин (как и многие другие хорошие поэты) был тогда (почти) под запретом. А в этой библиотеке сохранился его сборник 1946 года издания! В выборе чтива нам помогала библиотекарь Люба Верная, которая только что окончила Кишиневский университет.
В девятом классе я проштудировал книгу «Теория литературы», поэтому Валерий считал меня докой в этой области и консультировался со мной по этим вопросам. Как дальнее отражение этих занятий в Кишиневе через много лет я поместил главу о классификации рифм в моей книге об эсперантской культуре.
Валерий поступил на филфак Кишиневского пединститута, а через год получил направление на учебу во ВГИК, на сценарном факультете. Наши пути постепенно разошлись. Теперь мы виделись и переписывались редко.
И вот мы пришли на премьеру кинофильма «Человек идет за солнцем», созданного на киностудии «Молдова-фильм». Нас очаровали и фильм, и его главные создатели – режиссер и сценарист Михаил Калик**, сценарист Валериу Гажиу (этот сценарий был его дипломной работой), оператор Вадим Дербенёв, композитор Микаэл Таривердиев, а также актеры. Триумф! Валерий пригласил меня прийти на следующий день на киностудию и познакомил с Каликом и Дербенёвым. А вскоре – разгромная статья в газете «Советская Молдавия». До сих пор не пойму, чем осталось так недовольно местное партийное начальство. А когда Миша Калик уехал в Израиль, название фильма было вычеркнуто отовсюду. Единственное место, где можно было его встретить, это упоминание в моем учебнике языка эсперанто, который печатался много лет во многих городах Союза. Так или иначе, прошло время. «Человек идет за солнцем» снова вышел на экран и получил широкое признание в стране и за рубежом. Потом последовало много других фильмов Валерия в качестве режиссера и сценариста. И вот в наш последний приезд в Кишинев в 1991 году по телевидению показали фестиваль кинофильмов Михаила Калика! Вначале выступил с рассказом сам Калик, приехавший для этого из Израиля. Потом показали его новый захватывающий автобиографический фильм «И возвращается ветер». А на другой день показали «Человек идет за солнцем»! Как это ни поразительно, через три десятка лет фильм сохранил свое очарование!
В 2007 году Валерий разыскал меня в Америке. Мы регулярно переписывались по электронной почте и разговаривали по скайпу и по телефону. Оказалось, что Валерий продолжал иногда писать стихи в стол (не публикуя). Он прочитал мне несколько. Какая жалость, что их у меня нет! К моему 70-летию Валерий прислал мне такое поздравление:
Поздравляя с днем рожденья,
Я тебе напомнить рад:
«Кишинев порой весенней
Мне напоминает сад.
Яблонь мирное цветенье»,
Ну, а дальше…
Ам уйтат…
И давай не будем строги,
Напевая их порой,
Потому что песни строки –
Нашей юности пароль.
Обнимаю, дорогой Борис.
Счастья тебе и твоей семье!
Валериу Гажиу.
КИРИЛЛ КОВАЛЬДЖИ И ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ
Кирилл Ковальджи окончил Литературный институт в Москве и летом 1954 года стал работать в отделе писем и по совместительству литературным консультантом в «Молодежи Молдавии». Мне довелось знать его родителей, жену Нину и новорожденных сыновей. Однажды Кирилл сказал Валерию и мне: «Будем создавать литературное объединение. Приходите!». Пришли и другие: Константин Шишкан, Леонид Литвиненко, мой двоюродный брат Даниил Колкер, Светлана Якир и десяток других. Через год появился Рудольф Ольшевский, переселившийся из Одессы. Приходили всё новые люди. Читали и обсуждали собственные произведения. Последнее слово было за Кириллом. Он обладал феноменальной памятью на стихи и часто читал нам то, что было когда-то изъято из библиотек сталинской цензурой. Лучшие произведения местных литераторов Кирилл публиковал в газете и в сборниках «Молодость». После полутора лет работы в редакции Кирилл перешел работать в Союз писателей Молдавии. А литобъединение существовало еще много-много лет при различных руководителях. Я храню первые книги Кирилла, изданные в Кишиневе, с его автографами. Через пять лет Кирилл уехал в Москву. Я посещал его там во всех редакциях, в которых он работал. Мы поддерживаем связь до сих пор, хотя я давно не занимаюсь литературной деятельностью.
СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ И СЕМЬЯ
Я подал документы на филологический факультет Кишиневского университета. Вступительный экзамен по экономической географии СССР. Ответил на все вопросы. Прозвучал дополнительный: «Какой завод находится в Дондюшанах?» Хм! Это мы не проходили. Оказалось, что сахарный. Четверка. Не прошел по конкурсу. Процедуры апелляции тогда не существовало.
Год готовился к новому поступлению. Выучил всё наизусть. Решил не рисковать и подал в Тираспольский пединститут. Взяли с руками и ногами. Как раз в том году (1957-м) в пединститутах ввели широкий профиль. Поэтому моя специальность называлась «русский язык, литература и французский язык». Учился легко. Печатался в газете «Днестровская правда». Каждые две недели приезжал в Кишинев.
После первого курса – поездка на целину для уборки урожая в Северном Казахстане. На вечере целинников перед отъездом танцевал со студенткой физмата Эсфирью (Фирой) Шлимович. Любовь! Ехали месяц в товарных вагонах. По дороге обучал ее международному языку эсперанто. Об эсперанто расскажу отдельно.
Второй курс. Учимся и любим друг друга. Весной 1959 года расписались. Под новый год родилась наша дочь с красивым именем Белла, что на эсперанто означает «красивая». Эсперанто стал ее вторым родным языком.
В 1960 году переезжаем жить в Кишинев, переводимся в Кишиневский университет на те же специальности в группы бывшего Кишиневского пединститута, объединенные с университетом. Учебой я себя не перетруждал, имея семейные заботы (дочь была совсем маленькой) и занятия эсперанто. Но к экзаменам готовился день и ночь. Утром заходил на Главпочтамт и оставлял в своем абонентском ящике открытку, где поздравлял себя с пятеркой. После экзамена получал первое поздравление, забирая открытку. Из однокурсников хочу особо отметить Мозеса Табачника, с которым я подружился и готовился к экзаменам. Мозес знал всё по всем предметам и охотно всем помогал. Потом он защитил диссертацию, работал доцентом кафедры французского языка Белгородского пединститута, а потом профессором Тель-Авивского университета. Мы встретились в 2008 году, когда путешествовали по Израилю. Мы в постоянном контакте по Интернету и телефону.
На четвертом курсе нас послали на длительную педагогическую практику. Для меня это была учительская работа в средней школе села Стольничены Котовского района. Взял с собой самоучитель английского языка Петровой. Обнаружил, что при знании эсперанто и французского изучить английский нетрудно. Сделал это. В будущем стал профессиональным переводчиком с английского. Поскольку село было молдавское, решил со всеми говорить по-молдавски (румынски), тем более что это было нетрудно при знании эсперанто и французского языков. Через много лет на Урале профессионально переводил с румынского статьи по нефтяной промышленности.
Я окончил Кишиневский университет с отличием. Институт языкознания Академии наук СССР в Москве готов был принять меня в аспирантуру. Для этого нужна была рекомендация Ученого совета историко-филологического факультета Кишиневского университета. Но декан факультета А. В. Репида без всякой мотивации отказался ее дать. Моё поступление в эту аспирантуру произошло лишь через два десятка лет.
Моя жена Эсфирь со школьной скамьи мечтала быть учителем математики и окончила физико-математический факультет с «красным» дипломом – с отличием. Доцент Кишиневского университета Иван Константинович Парно высоко ценил ее, но, увы, не смог получить для нее место в аспирантуре по специальности «Методика преподавания математики». Директор Института математики Академии наук, который был председателем государственной экзаменационной комиссии в университете, очень хвалил ее ответ на экзамене. Однако на работу к себе в институт ее не взял.
ЗДРАВСТВУЙ, ТРУДОВОЙ КИШИНЕВ, И ПРОЩАЙ!
В 1961 году Республиканская библиотека имени Крупской въехала в новое просторное здание на улице Киевской. Я стал завсегдатаем отдела литературы на иностранных языках. А через год приступил к работе в этом отделе в должности библиографа. Здесь находились и все книги на румынском языке, который тогда считался иностранным. Моя основная деятельность заключалась в описании и каталогизации книг на всех языках. А в дополнение приходилось понемногу заниматься всеми другими делами, включая выдачу книг. Было очень много интересных читателей. Из работников хочу особо отметить двоих. Директор Александр Савельевич Киртока был интеллигентнейшим человеком и прекрасным специалистом. Заведующей массовым отделом была Любовь Верная***, красавица и мастер своего дела. Через несколько лет она выйдет замуж за поэта-диссидента Наума Коржавина. В 1973 году они уедут в США и поселятся в Бостоне. Я вел при библиотеке кружки эсперанто, создал международный клуб Mondo (на эсперанто «Мир»), который действовал много лет после нашего отъезда из Кишинева. Между делом я сдал кандидатские экзамены в Молдавской Академии наук. Хорошая работа, но без перспектив роста и с небольшой зарплатой.
Эсфири не удалось найти работу учителя математики или физики в школе Кишинева. Поэтому она трудилась на железобетонном заводе температурщицей, на насосном заводе распредмастером, во ВНИИНКе (Институте неразрушающего контроля) лаборантом. Здесь можно было расти, но не быстро.
Перспектив с жильем тоже не было. И мы решили искать в другом месте. В 1965 году в далекой Башкирии для нас нашлись и вузовская работа, и квартира. Мы прожили на морозном Урале 28 насыщенных лет. Стали высококвалифицированными специалистами. Делали несколько попыток вернуться в Кишинев или в Тирасполь, где могли бы принести немало пользы. Безуспешно. Всегда на пути вставали преграды…
А в 1993 году мы переселились в Кливленд, штат Огайо, США. Сюда же переехала с семьей из Москвы наша дочь Белла. Она получила в школе золотую медаль, окончила институт в Москве, вышла там замуж, родила сыновей Сашу и Женю. В Кливленде родились наша внучка Мишель и правнуки Адам и Мэт (Матвей). Но это другие истории.
КИШИНЕВ И МОЛДОВА В НАШИХ СЕРДЦАХ
Мы живем за тридевять земель, но Кишинев и Молдова остаются в наших сердцах. Это наши родные места. Мы помним о них всегда. У нас там есть друзья и знакомые, с которыми мы общаемся по телефону, по скайпу, по электронной почте. И здесь у нас есть друзья из Молдовы. Иногда мы поем молдавские песни, варим мамалыгу, пьём молдавское вино. У нас на полке стоят молдавские сувениры и деревянный бочонок для вина. Мы спонсировали одно из изданий Книги памяти воинов-евреев из Советской Молдавии, погибших на фронте во время Великой Отечественной войны. Среди погибших был отец Эсфири и двое его братьев. Эту книгу составил Михаил Майорович Беккер, участник войны, один из первых освободителей Кишинева. Мы на связи с ним, с редактором газеты «Панорама» Владимиром Тхориком, с редактором еврейского новостного портала Молдовы Dorledor.info Ильей Марьяшом, с работником Кишиневской еврейской библиотеки Анжелой Борщ, с одноклассниками, однокурсниками, соседями, эсперантистами.
В заключение шлём жителям Кишинева и Молдовы привет от нашей семьи и пожелание процветания.
Колкер, Борис. Кишинёв порой весеннею мне напоминает сад // Мой Кишинёв/ Сост. Н.Г.Катаева. – М.: Галерия, 2015. – С. 284 – 302.