Категория RU

Алла Гусева

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

АЛЛА ГУСЕВА

 

ВОСПОМИНАНИЕ

Ты помнишь: ночь и тёплый дождь.

Нет, тёплый ливень с долгим громом.

И мы, промокшие насквозь,

Идём с тобой по Кишинёву.

 

Такая радость у меня!

Так отовсюду льется воздух.

По-детски тянется рука

И ловит дождевую россыпь.

 

Каким-то чудом — ни души,

В звенящем ливне только двое –

Лишь ты и я, лишь я и ты,

И запах ливня и левкоя.

 

И с нас бежит ручьём вода,

Ресницам тяжело от капель.

Бесстыдным образом к ногам

Прилип отяжелевший штапель.

 

Седые пряди в волосах

Заметны и не к мести стали,

И светлячки в твоих глазах,

Как капли дождика, блистали.

 

И я тебя люблю, люблю,

Я по тебе, такой, тоскую.

Я помню ночь тебя и мглу

И дробь дождя о мостовую.

1965

Гусева Алла. Воспоминания // Разлука на границе бытия. – Франкфурт на Майне, 2005. – С. 21.

0
Теги: , ,

Виктор Голков

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

В И К Т О Р   Г О Л К О В  

р. 1954   

Поэт и прозаик.

Вспоминаем Союз, вспоминаем,

где — нибудь в Палестине, на дне.

Словно близких своих поминаем…

И увядшая пальма в окне.

 

Где ты, галстук смешной, пионерский,

мой портфель и учебники в нём?

Я иду в кинотеатр по Бендерской,

опоясанный школьным ремнём.

 

Значит, это действительно было –

первый класс и последний звонок.

И окликнула мать из могилы:

ты ещё не обедал, сынок.

 

Голков, Виктор… Вспоминаем Союз, вспоминаем… //Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов/Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 130.

 

Итак, родиться в Молдавии,

Чтоб душу отдать в Америке,

Где-то в больнице в Бруклине,

От моря невдалеке.

В железной её стерильности

Неуместны истерики,

И вены переплетаются

На пожелтевшей руке.

 

А может быть, лучше где-нибудь

в израильском поселении

Пулю поймать залётную

по дороге домой.

Услышать во сне тягучее

на древнем иврите пение,

Когда трава пробивается

сквозь ржавый песок зимой.

 

Но мне бы хотелось всё-таки,

уже ни о чём не ведая,

Заснуть на Скулянском кладбище,

где не хоронят давно.

Трава там почти до пояса.

У памятника беседуя,

Присядут два молдаванина

и выпьют своё вино.

Голков, Виктор… Итак, родиться в Молдавии … // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов /Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 126.

 

Не пишется – такая пустота.

Кромешный зной, последняя черта.

 

И рокового времени приметы,

кровавый бред впитавшие газеты.

 

Готов ли к смерти? К жизни не готов,

и сниться мне ночами Кишинёв.

 

Прозрачный воздух, озера пятно,

его поверхность, сердцевина, дно.

 

Тот переулок, где пришлось родиться,

и парк, в котором можно заблудиться.

 

Спешу домой, где точно – мать с отцом,

чтоб с ними перекинуться словцом.

Голков, Виктор… Не пишется – такая пустота … // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов /Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 127.

 

Не уходит в туман электричка,

и деревья не стынут в снегу.

Взгляд твой тяжкий и хмурый,

москвичка,

равнодушно принять не могу.

 

Ностальгия нахлынула снова,

то же самое было со мной,

Помню чёрную ночь Кишинёва

и каштан возле дома весной.

 

Я твой брат по изгнанью и вере,

по земле, что горит на весу.

Безнадёжное чувство потери,

как и ты, молчаливо несу.

Голков, Виктор …Не уходит в туман электричка … // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов/Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 123.

 

Неизвестный Кишинёв,

Странные, чужие взгляды.

Он воскрес из мертвецов

И восстал после распада.

 

Ни знакомых, ни  родни,

Ни товарищей по школе.

Только тополи одни

Светятся в своём раздолье.

 

И до глупости близка

Та же ржавая калитка.

И скребётся у виска

Счастье – слабая попытка.

Голков, Виктор… Неизвестный Кишинёв … // Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов / Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 131.

 

Правда, что жила во мне,

Исчезает неизвестной.

Я над плоскостью отвесной

Наклонился: что на дне?

Детство, молодость моя,

Переулок Театральный,

Контур прошлого овальный.

Дом, родители, друзья.

В темной сутолоке лип

Запах, сладкий до истомы,

И парящий, невесомый,

Белой лестницы изгиб.

Голков, Виктор. Правда, что жила во мне // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 27.

 

Я ощутил родство между собой

и кладбищем еврейским в Кишинёве,

как будто пробудился голос крови

и взвыл Иерихонскою трубой.

 

И Театральный переулок мой

забыть навечно не хватает силы:

кружат над ним знакомые могилы,

как ласточки — и летом и зимой.

 

Из эмигрантской дали грозовой

спускаюсь вниз – по снам, как по ступеням,

в осенний сад,

к таинственным растеньям,

где не поймёшь, кто мёртвый, кто живой.

Голков, Виктор… Я ощутил родство между собой…// Прощай, Молдавия: Стихи 12 поэтов/Сост. Э. Ракитская; Худ. Э.Майденберг. — М.: Летний сад, 2010. – С. 120.

0
Теги: , ,

Борис Викторов

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Б О Р И С   В И К Т О Р О В

( наст. фам. Друкер),

1947—  2004   

Поэт.

 

Улицы моего детства! – сегодня вас не узнать, особенно ту часть Рышкановки, что граничит со Старой почтой и Вистерниченами.

Карьер давно умолк, его уступы поросли травой, кустарники со склонов спустились и заполнили дно. Сгинула камнедробилка… На месте бывшего аэродрома – крупноблочные дома. Снятся ли их обитателям допотопные птицы со спаренными крылами?

Конец августа (или сентябрь?), в полдень Карьерная перекрывалась на время взрывных работ, с бешенным ревом мотокрад Гице проносился по узким улочкам – худой, в красной рубахе, — огибал холм, парил над окраиной, косил вороватым глазом.

Под ним медленно тащилась повозка старьевщика, щедро набитая хламом переезжающих в новые дома жителей, на углу Крутой стояла другая повозка – уже керосинщика, колокольчиком оповещавшего о своем прибытии, — к нему с канистрами в руках спешила вся магала.

Под горой у ворот базара стоял в круглых очках точильщик ножей в ореоле холодных искр, перед ним веером лежали кухонные ножи.

И стороной, рядом с пугающей клеткой и клячей, тащившей скорбную фуру, шагал гицель (собаколов), ненавистный нам человек; и правда, во всей его фигуре, в повороте головы, в походке, в прищуре глаз и настороженности чувствовалась какая-то отторженность от остального мира, несовместивость с самой природой.

Сейчас я думаю, что он был просто несчастным человеком, занимался малопочтенным ремеслом, вероятно, еще с довоенных лет (был он уже довольно стар), но в детстве скидок на обстоятельства не делаешь…

Заасфальтирован базар возле Вистерничен, широкое шоссе выводит к Гидигичу, отжил свой век дощатый тир в древнем вагончике на ржавых колесах, оттдымила свалка, и снесены бадыги, где ранее «на вынос и в розлив» продавалась популярная «европейская смесь», отгрохотала и отпылила фура гицеля, — остался августовский свет, ветвистые орехи, ностальгия по детству, колокольный, каникульный дождь!

Викторов Б.М. ПОЭМЫ. – М.: Издательское содружество А.Богатых и Э.Ракитской, 2006. – С.  57 – 58.

 

ГИЦЕЛЬ, ЗАЯВКА НА КИНОСЦЕНАРИИ

и вместе с тем – поэма

Панорама окраины

натура с достройкой

Был – вот здесь – аэродром,

проплывал над Старой почтой

«кукурузник», под крылом –

школа,

озеро,

роддом,

люд рабочий;

 

черепица,  кирпичи,

неожиданные встречи,

далее – карьер, бахчи,

колокольчики овечьи,

 

кошма сторожа в кустах

шелестящей кукурузы,

полдень, тает на устах

ломоть спелого арбуза.

 

Самолёт тогда летал

низко, чуть не задевая,

ветер штопорный свисал,

и стелилась пыль седая.

 

Было больше синих стен

и красавиц яркорыжих,

и трамвай с Вистерничен

шел по Павловской булыжной,

 

керосинщик надрывал

навсегда осипший голос,

было больше на руках

цыпок, шрамов и наколок,

 

больше пьяных и блатных, и заплаток на одежде,

(на базарах и в пивных

Цены, в общем, были те же),

 

было меньше гаражей,

больше вдов и инвалидов,

сторожей, очередей

и футбольных фаворитов,

 

а напротив жил ИОВ,

вечерами после матчей

каждый из семи голов

комментирующий смачно,

 

выползал из конуры

пес, рассветом изумленный,

из ослабшей кожуры

выпадал орез зелёный,

 

и субботняя звезда

возникала из-за тучи

(синей капелькой с весла

канет в озеро беззвучно),

 

у расшибленной стены

кто-то с шумом пробку выбил…

Кажется в такие дни

гицеля никто не видел.

 

Викторов Б.М.  ПОЭМЫ. – М.: Издательское содружество А.Богатых и Э.Ракитской, 2006. – С. 62 – 64.

 

ПОСВЯЩЕНИЕ СЕСТРЕ

 

Расплавленный асфальт. Вистерничены.

Гудят машины. Медлят маневровые.

А мы в саду грызём шары айвовые,

мы не покинем этот сад ничейный.

 

Мы не покинем этот сад ничейный

и полдень с маневровыми свистящими.

И перед каждым яблоком светящимся

колени преклоним благоговейно!

 

Викторов, Борис. Посвящение сестре // Викторов, Борис. Магический круг : Стихи и поэма. – К.: Литература артистикэ, 1985. – С. 11.

 

РЕТРОСПЕКЦИЯ

 

Двойник мой в карман не полезет за словом,

сначала он всех рассмешил, а теперь

грустит, и любому понятно: он – клоун,

и рядом афиша – раскрытая дверь

 

в сентябрь! Этим утром  из дома я вышел,

спешил, обрастая листвой и людьми,

по улице Штефан чел Маре, и выше –

по солнечной улице Первой любви!

 

А там карусельные кони по кругу

бегут, и сравнения бьют по глазам,

один из друзей обнимает подругу,

другой прижимает ладони к вискам,

 

а третий зовёт виночерпия, мрачно

ворчит: «Видно черти попутали» — ждёт

свидания и, с незнакомцами смачно

пикируясь, херес божественный пьёт!

 

Он скажет: «Ты циник, но если прибиты

к земле эти кони – не всё ли равно?

Стучат о помост карусельный копыта,

красивая женщина смотрит в окно!»

 

Отвечу: «Двойник мой, не надо, не надо,

не пробуй, сейчас это всё ни к чему,

слова – на потом, а сейчас – клоунада,

ты выронишь слово, а я подниму… »

Викторов, Борис. Ретроспекция //Викторов, Борис. На пути в Долну: Стихи и поэмы. – К.: Литература артистикэ, 1982. – С. 47.

 

СВЕТЛАЯ ОСЕНЬ

Похороны Пьеро

п о э м а

 

Воскресенье третье

Анна,

ты помнишь? – у нас за плечами Рышкановка,

краны подъемные, полдень ромашковый,

пряный!

(Не покидай меня, Анна!)

Шпили

высотных  домов, как в подрамниках,

тихо колеблются в облаке мраморной пыли.

(Как мы друг друга любили!)

Викторов Б.М.  ПОЭМЫ. – М.: Издательское содружество А.Богатых и Э.Ракитской, 2006. – С. 15.

0
Теги: , ,

Давид Веторв

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Давид ВЕТРОВ

(наст. фам. Фиксман)

1913 — 1952

Поэт, прозаик и публицист.

  

ГРЯДУЩИЙ КИШИНЁВ

 

Здесь вырастут зданья. И скверы подымутся ввысь.

И строгие липы навытяжку встанут у входа.

И там, где за волю горячая кровь пролилась,

Раздвинув кварталы, раскинется площадь Свободы.

…Мой внук или правнук! В какой-нибудь день

выходной

Промчишься в авто и где-то за городом выйдешь,

Пройдешься по тихим окраинам, дальше свернешь

И вдруг ты увидишь… О, что ты, мой правнук,

увидишь!

Развалины старого дома… Ты молча глядишь.

Ты шляпу снимаешь, как перед святыней народа.

Мой друг, поклонись этим камням, они — Кишинёв,

Былой, героический, сорок четвертого года.

 

Ветров, Давид. Грядущий Кишинёв // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 15.

 

24 АВГУСТА 1944 ГОДА

 

Когда вернулся я, шумели тополя,

Меня черешни обступали, словно дети,

И каждый столбик с цифрой 10… 8… 2…

Поцеловать хотелось, как целует ветер.

 

И мне подсолнухи, как сотни желтых солнц,

Дорогу к городу родному освещали.

На перекрестках у колодцев старики

Моих товарищей-бойцов благословляли.

 

И я пришел. Передо мною — Кишинёв.

Тобою бредил я, мой город, в огневице.

Я о тебе мечтал в землянке за Днестром,

К тебе душа моя стремилась вешней птицей.

 

А вот и улица. Вот здесь стоял мой дом.

Ветрами южными здесь детство прозвенело,

Одна лишь липа в оперенье золотом…

Рассвет над липою… А детство? Дом? Сгорели…

 

Когда вернулся я, шумели тополя,

Меня черешни обступали, словно дети.

И я почувствовал: мне эта вот земля,

Пусть обожженная, милей всего на свете.

 

Ветров, Давид. 24 августа 1944 года  // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 15.

0
Теги: , ,

Хаим Нахман Бялик

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

ХАИМ НАХМАН БЯЛИК

           1873 — 1934

Поэт и прозаик, классик современной поэзии на иврите, автор поэзии на идише.

СКАЗАНИЕ О ПОГРОМЕ

…Встань, и пройди по городу резни,

И тронь своей рукой, и закрепи во взорах

Присохший на стволах и камнях и заборах

Остылый мозг и кровь комками: то — они.

Пройди к развалинам, к зияющим проломам,

К стенам и очагам, разбитым словно громом:

Вскрывая черноту нагого кирпича,

Глубоко врылся лом крушительным тараном,

И те пробоины подобны черным ранам,

Которым нет целенья и врача.

Ступи — утонет шаг : ты в пух поставил ногу,

В осколки утвари, в отрепья, в клочья книг:

По крохам их копил воловий труд — и миг,

И все разрушено…

И выйдешь на дорогу —

Цветут акации и льют свой аромат,

И цвет их — словно пух, и пахнут словно кровью;

И на зло в грудь твою войдет их сладкий чад,

Маня тебя к весне, и жизни, и здоровью ;

И греет солнышко, и, скорбь твою дразня,

Осколки битого стекла горят алмазом —

Все сразу Бог послал, все пировали разом :

И солнце, и весна, и красная резня !

 

Но дальше. Видишь двор ? В углу, за той клоакой, —

Там двух убили, двух : жида с его собакой.

На ту же кучу их свалил один топор,

И вместе в их крови свинья купала рыло.

Размоет завтра дождь вопивший к Богу сор,

И сгинет эта кровь, всосет ее простор Великой пустоты бесследно и уныло —

И будет снова все попрежнему, как было…

 

Иди, взберись туда, под крыши, на чердак :

Предсмертным ужасом еще трепещет мрак,

И смотрят на тебя из дыр, из теней черных

Глаза, десятки глаз безмолвных и упорных.

Ты видишь? То они. Вперяя мертвый взгляд,

Теснятся в уголке, и жмутся, и молчат.

Сюда, где с воем их настигла стая волчья,

Они в последний раз прокрались — оглянуть

Всю муку бытия, нелепо-жалкий путь

К нелепо-дикому концу, — и жмутся молча,

И только взор корит и требует : За что ? —

И то молчанье снесть лишь Бог великий в силах!.,

 

И все мертво кругом, и только на стропилах

Живой паук : он был, когда свершалось то, —

Спроси, и проплывут перед тобой картины :

Набитый пухом их распоротой перины

Распоротый живот — и гвоздь в ноздре живой ;

С пробитым теменем повешенные люди ;

Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди

Прильнувший губками, ребенок ; — и другой,

Другой, разорванный с последним криком «мама!» –

И вот он — он глядит, недвижно, молча, прямо

В Мои глаза и ждет отчета от Меня…

И в муке скорчишься от повести паучьей,

Пронзит она твой мозг, и в душу, леденя,

Войдет навеки Смерть… И, сытый пыткой жгучей,

Задушишь рвушийся из горла дикий вой

И выйдешь — и земля все та же, — не другая,

И солнце, как всегда, хохочет, изрыгая

Свое ненужное сиянье над землей…

 

И загляни ты в погреб ледяной,

Где весь табун, во тьме сырого свода,

Позорил жен из твоего народа —

По семеро, по семеро с одной.

Над дочерью свершалось семь насилий,

И рядом мать хрипела под скотом :

Бесчестили пред тем, как их убили,

И в самый миг убийства… и потом.

И посмотри туда : за тою бочкой,

И здесь, и там, зарывшися в сору,

Смотрел отец на то, что было с дочкой,

И сын на мать, и братья на сестру,

И видели, выглядывая в щели,

Как корчились тела невест и жен,

И спорили враги, делясь, о теле,

Как делят хлеб, — и крикнуть не посмели,

И не сошли с ума, не поседели

И глаз себе не выкололи вон

И за себя молили Адоная !

И если вновь от пыток и стыда

Из этих жертв опомнится иная —

Уж перед ней вся жизнь ее земная

Осквернена глубоко навсегда ;

Но выползут мужья их понемногу —

И в храм пойдут вознесть хваленья Богу

И, если есть мене ними к о г а н и м,

Иной из них пойдет спросить раввина :

Достойно ли его святого чина,

Чтоб с ним жила такая, — слышишь? с ним!

И все пойдет, как было…

 

И оттуда

Введу тебя в жилья свиней и псов :

Там прятались сыны твоих отцов,

Потомки тех, чей прадед был Иегуда,

Лев Маккавей, — средь мерзости свиной,

В грязи клоак с отбросами сидели,

Гнездились в каждой яме, в каждой щели —

По семеро, по семеро в одной…

Так честь Мою прославили превыше

Святых Небес народам и толпам :

Рассыпались, бежали, словно мыши,

Попрятались, подобные клопам,

И околели псами …

Сын Адама,

Не плачь, не плачь, не крой руками век,

Заскрежещи зубами, человек,

И сгинь от срама !

 

Но ты пойдешь и дальше. Загляни

В ямской сарай за городом у сада —

Войди туда. Ты в капище резни.

В угрюмой тьме коробится громада

Возов, колес, оглоблей там и тут —

И кажется зловещим стадом чуд :

То словно спят вампиры-великаны,

До устали пресыщены и пьяны

От оргий крови. Ссохся и прирос

Мозг отверделый к спицам тех колес,

Протянутых, как пальцы, что, напружась,

Хотят душить. Кровавое, в дыму,

Заходит солнце. Вслушайся во тьму

И в дрожь бездонной тайны : ужас, ужас

И ужас бесконечно и навек…

Он здесь разлит, прилип к стенам досчатым,

Он плавает в безмолвии чреватом —

И чудится во мгле из под телег

Дрожь судорог, обрубки тел живые,

Что корчатся в безмолвной агонии, —

И в воздухе висит последний стон —

Бессильный голос муки предконечной —

Вокруг тебя застыл и реет он,

И смутной скорбью — скорбью вековечной

Кругом дрожит и бродит тишина…

Здесь Некто есть. Здесь рыщет Некто черный –

Томится здесь, но не уйдет, упорный ;

Устал от горя, мощь истощена,

И ищет он покоя — нет покою ;

И хочет он рыдать — не стало чем,

И хочет взвыть он бешено — и нем,

Захлебываясь жгучею тоскою ;

И, осеня крылами дом резни,

Свое чело под крылья тихо прячет,

Скрывает скорбь очей своих, и плачет

Без языка .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

… И дверь, войдя, замкни,

И стань во тьме, и с горем тихо слейся,

Уйди в него, и досыта напейся

И на всю жизнь им душу наводни,

Чтоб, дальше — в дни, когда душе уныло

И гаснет мощь — чтоб это горе было

Твоей последней помощью в те дни,

Источником живительного яда, —

Чтоб за тобою злым кошмаром ада

Оно ползло, ползло, вселяя дрожь ;

И понесешь в края земного шара,

И будешь ты для этого кошмара

Искать имен, и слов, и не найдешь…

 

Иди на кладбище. Тайком туда пройди ты,

Никем не встреченный, один с твоей тоской ;

Пройди по всем буграм, где клочья тел зарыты,

И стань, и воцарю молчанье над тобой.

И сердце будет ныть от срама и страданий —

Но слез гебе не дам. И будет зреть в гортани Звериный рев быка, влекомого к костру, —

Но я твой стон в груди твоей запру…

Так вот они лежат, закланные ягнята.

Чем Я воздам за вас, и что Моя расплата?!

Я сам, как вы, бедняк, давно, с далеких дней —

Я беден был при вас, без вас еще бедней ;

За воздаянием придут в Мое жилище —

И распахну Я дверь: смотрите, Бог ваш —нищий!..

 

Сыны мои, сыны ! Чьи скажут нам уста,

За что, за что, за что над вами смерть нависла,

Зачем, во имя чье вы пали ? Смерть без смысла,

Как жизнь — как ваша жизнь без смысла прожита…

Где ж Мудрость вышняя, божественный Мой Разум ?

Зарылся в облаках от горя и стыда…

Я тоже по ночам невидимо сюда

Схожу, и вижу и х Моим всезрящим глазом,

Но — бытием Моим клянусь тебе Я сам —

Без слез. Огромна скорбь, но и огромен срам,

И что огромнее— ответь, сын человечий!

Иль лучше промолчи… Молчи! Без слов и речи

Им о стыде Моем свидетелем ты будь

И, возвратясь домой в твое родное племя.

Снеси к ним Мой позор и им обрушь на темя.

И боль Мою возьми и влей им ядом в грудь!

И, уходя, еще на несколько мгновений

Помедли : вкруг тебя ковер травы весенней,

Росистый, искрится в сияньи и тепле.

Сорви ты горсть, и брось назад над головою.

И молви : Мой народ стал мертвою травою,

И нет ему надежды на земле.

 

И вновь пойди к спасенным от убоя —

В дома, где молится постящийся народ.

Услышишь хор рыданий, стона, воя,

И весь замрешь, и дрожь тебя возьмет :

Так, как они, рыдает только племя,

Погибшее навеки — навсегда…

Уж не взойдет у них святое семя

Восстания, и мщенья, и стыда,

И даже злого, страстного проклятья

Не вырвется у них от боли ран…

О, лгут они, твои родные братья,

Ложь — их мольба, и слезы их — обман.

Вы бьете в грудь, и плачете, и громко

И жалобно кричите Мне: грешны…

Да разве есть у праха, у обломка,

У мусора, у падали вины ?

Мне срам за них, и мерзки эти слезы !

Да крикни им, чтоб грянули угрозы

Против Меня, и неба, и земли, —

Чтобы, в ответ за муки поколений,

Проклятия взвилися к горней сени

И бурею престол Мой потрясли I

Я для того замкнул в твоей гортани,

О человек, стенание твое :

Не оскверни, как т е, водой рыданий

Святую боль святых твоих страданий,

Но сбереги нетронутой ее.

Лелей ее, храни дороже клада

И замок ей построй в твоей груди,

Построй оплот из ненависти ада —

И не давай ей пищи, кроме яда

Твоих обид и ран твоих, и жди.

И выростет взлелеянное семя,

И жгучий даст и полный яду плод —

И в грозный день, когда свершится время,

Сорви его — и брось его в народ !

 

Уйди. Ты вечером вернись в их синагогу :

День скорби кончился — и клонит понемногу

Дремота. Молятся губами кое-как,

Без сердца, вялые, усталые от плача :

Так курится фитиль, когда елей иссяк,

Так тащится без ног заезженная кляча…

Отслужено, конец. Но скамьи прихожан

Не опустели : ждут. А, проповедь с амвона !

Ползет она, скрипит, бесцветно, монотонно,

И мажет притчами по гною свежих ран,

И не послышится в ней Божиего слова,

И в душах не родит ни проблеска живого.

И паства слушает, зевая стар и млад,

Качая головой под рокот слов унылых:

Печать конца на лбу, в пустынном сердце чад,

Сок вытек, дух увял, и Божий взор забыл их…

 

Нет, ты их не жалей. Ожгла их больно плеть —

Но с болью свыклися, и сжилися с позором,

Чресчур несчастные, чтоб их громить укором,

Чресчур погибшие, чтоб их еще жалеть.

Оставь их, пусть идут — стемнело, небо в звездах.

Идут, понуры, спать — спать в оскверненных гнездах, —

Как воры, крадутся, и стан опять согбен,

И пустота в душе бездоннее, чем прежде ;

И лягут на тряпье, на сброшенной одежде,

Со ржавчиной в костях, и в сердце гниль и тлен…

 

А завтра выйди к ним : осколки человека

Разбили лагери у входа к богачам,

И, как разносчик свой выкрикивает хлам,

Так голосят они : «Смотрите, я — калека !

Мне разрубили лоб ! Мне руку до кости !»

И жадно их глаза — глаза рабов побитых —

Устремлены туда, на руки этих сытых,

И молят : «Мать мою убили — заплати !»

 

Эй, голь, на кладбище ! Отройте там обломки

Святых родных костей, набейте вплоть котомки

И потащите их на мировой базар

И ярко, на виду, расставьте свой товар :

Гнусавя нараспев мольбу о благостыне,

Молитесь, нищие, на ветер всех сторон

О милости царей, о жалости племен —

И гнийте, как поднесь, и клянчьте, как поныне!..

 

Что в них тебе ? Оставь их, человече,

Встань и беги в степную ширь, далече :

Там, наконец, рыданьям путь открой,

И бейся там о камни головой,

И рви себя, горя бессильным гневом,

За волосы, и плачь, и зверем вой —

И вьюга скроет вопль безумный твой

Своим насмешливым напевом…

1904 г.

Сказание о погроме // Бялик Х.Н. Стихи и поэмы / Пер. Вл. Жаботинский, Ю. Балтрушайтис, В. Брюсов, В. Иванов, О. Румер, Ф. Сологуб, Л. Яффе. – Тель-Авив: Двир, 1990. – С.90 – 98.

0
Теги: , ,