пианист прикрепленные посты
Холокост в сердцах и памяти
21.01.2022 Блог
Целью Холокоста был геноцид в чистом виде — истребление народа. И не просто истребление, но истребление спланированное. Холокост был единственной в истории человечества абсолютно иррациональной войной — убийством для убийства. — Берл Лазар (раввин)
СПИСОК ХОЗЕНФЕЛЬДА
«Если правда то, что говорят в городе надежные люди, то быть немецким офицером — невелика честь, и уже невозможно участвовать во всем этом» — такую запись сделал в своем дневнике 25 июля 1942 года офицер вермахта Вильм Хозенфельд.
Имя этого человека известно всем, кто читал воспоминания Владислава Шпильмана, польского музыканта и композитора, и смотрел фильм «Пианист», снятый Романом Поланским по автобиографии Шпильмана.
Владиславу Шпильману, еврею по национальности, удалось выжить в оккупированной немцами, разрушенной Варшаве благодаря помощи немецкого офицера Хозенфельда, школьного учителя, мобилизованного в 1939 году в армию в качестве резервиста, годного к службе в административных, нефронтовых частях. С готовностью принявший приход Гитлера к власти и вступивший в НСДАП в 1935г. (впрочем, отчасти из-за боязни потерять работу) Хозенфельд, однако, очень скоро начал сомневаться в партии и нацистсткой идеологии: «Еврейские погромы по всей Германии. Ужасная ситуация в рейхе, без права и порядка. И при этом — с неприкрытым лицемерием и ложью».
В первые же месяцы войны Хозенфельд стал свидетелем того, как людей выселяют из их домов, с какой жестокостью немцы расправляются с местным населением на территории захваченной Польши. Глубоко религиозный человек, Хозенфельд укрепляется в желании облегчить, насколько это возможно, страдания людей. «Теперь я знаю, чего стоит кусочек хлеба, и тысячу раз узнал, что может пробудить в человеческой душе один добрый взгляд… Есть глубокая радость в том, чтобы хорошо относиться к другим».
Из воспоминаний Владислава Шпильмана, в декабре 1944г. прятавшегося в заброшенном здании, где должен был разместиться немецкий штаб:
«Сзади стоял, опершись о кухонный буфет и сложив руки на груди, стройный и элегантный немецкий офицер.
— Что вы здесь ищете? — повторил он. — Вы что, не знаете, что в данный момент сюда въезжает штаб обороны Варшавы?..
Я опустился на стул в углу кладовки . Внезапно понял, окончательно и бесповоротно, что выбираться из этой очередной западни у меня уже нет сил. Силы покинули меня в одну секунду, как при обмороке. Я сидел, тупо уставившись на офицера и тяжело дыша. Лишь немного погодя сумел выдавить:
— Делайте со мной что хотите, я не двинусь с места.
— Я не собираюсь делать вам ничего плохого! — Офицер пожал плечами. — Вы кто?
— Я пианист.
Он присмотрелся ко мне внимательнее, с явным недоверием, потом бросил взгляд в сторону двери, ведущей из кухни в комнаты, как бы соображая.
— Идите за мной.
Мы миновали комнату, которая по всем признакам когда-то была столовой, и вошли в следующую, где у стены стоял рояль. Офицер указал на него рукой:
— Сыграйте что-нибудь.
Видно, ему не пришло в голову, что звук фортепиано тут же привлечет находящихся поблизости эсэсовцев. Я вопросительно посмотрел на него, не двигаясь с места. Он понял мои страхи, потому что быстро сказал:
— Играйте. Если кто-нибудь появится, спрячьтесь в кладовке, а я скажу, что играл, чтобы проверить инструмент.
[…] Я начал играть ноктюрн до-диез минор Шопена. Стеклянный дребезжащий звук расстроенного инструмента, ударяясь о пустые стены квартиры и лестничной клетки, тихим печальным эхом отражался от домов разрушенного квартала на противоположной стороне улицы. Когда я кончил, тишина, висевшая над целым городом, казалось, стала еще более глухой и зловещей.
Откуда-то донеслось мяуканье кошки, а снизу, с улицы послышались гортанные крики немцев. Офицер постоял молча, приглядываясь ко мне, потом вздохнул и сказал:
— И все же вы не должны здесь оставаться. Я вывезу вас за город, куда-нибудь в деревню. Там вы будете в безопасности.
Я покачал головой.
— Мне нельзя выходить отсюда! — сказал я с нажимом.
Казалось, лишь теперь он начал понимать, почему я прятался в руинах. Нервно дернувшись, спросил:
— Вы еврей?
— Да.
Он опустил сложенные на груди руки и сел в кресло рядом с роялем, словно желая обдумать ситуацию.
— Да, в таком случае вам действительно нельзя отсюда выходить.
Подумав еще, он обратился ко мне с вопросом:
— Где вы прячетесь?
— На чердаке.
— Покажите.
Мы поднялись по лестнице наверх. Он тщательно и профессионально обследовал чердак и обнаружил то, чего я до сих пор не замечал. Там было еще одно перекрытие, что-то вроде сбитой из досок антресоли прямо под коньком крыши над входом на чердак Ее трудно было сразу заметить в царящем здесь полумраке. Он посоветовал мне спрятаться именно на этой «антресоли» и еще помог найти в одной из квартир лесенку. Взобравшись наверх, в свое убежище, я должен был втаскивать ее за собой.
Затем офицер спросил, есть ли у меня еда.
— Нет, я как раз искал что поесть, когда вы пришли.
— Ничего, ничего, — пробормотал он поспешно, будто стыдясь всей этой ситуации, — я принесу вам еду.
На это раз я осмелился задать вопрос — он просто вырвался у меня:
— Вы немец?
Он покраснел и чуть ли не крикнул запальчиво, будто я его обидел:
— Да, к сожалению, я немец. Я хорошо знаю, что творилось здесь, в Польше, и мне стыдно за мой народ.
Резким жестом подал мне руку и вышел. Он появился снова только через три дня. Вечером, когда уже совершенно стемнело, снизу, с чердака, раздался шепот:
— Эй, вы там?
— Да, — ответил я.
Что-то тяжелое упало рядом со мной. Я нащупал через бумагу несколько буханок хлеба и еще что-то мягкое, впоследствии оказавшееся завернутым в пергамент мармеладом. Отодвинув сверток, я быстро позвал:
— Подождите минутку.
Голос из темноты ответил нетерпеливо:
— Ну что? Давайте побыстрее. Часовой видел, что я сюда иду, мне нельзя задерживаться.
— Где советские войска?
— В районе Праги, на другой стороне Вислы. Держитесь. Осталось еще несколько недель. Самое позднее к весне война закончится.
Голос замолк. Я не знал, ушел офицер или нет. Но потом он заговорил снова:
— Вы должны выжить! Слышите?! — Голос звучал твердо, почти как приказ, словно офицер хотел вселить в меня веру в счастливое для нас окончание войны. После этих слов я услышал скрип закрывающейся двери.
[…] 12 декабря я виделся с офицером в последний раз. Он принес мне хлеба больше, чем в прошлый раз, и еще пуховое одеяло, и сообщил, что его часть покидает Варшаву, но я не должен терять надежду, потому что уже в ближайшие дни русские начнут наступление.
— На Варшаву?
— Да.
— И как мне выжить в уличных боях? — тревожно спросил я.
— Если и вы, и я пережили эти пять лет ада, — ответил он, — то, видимо, нам суждено остаться в живых. Надо в это верить.
Ему уже пора было идти, и мы стали прощаться. Эта мысль пришла мне в последний момент, когда я раздумывал, как его отблагодарить, поскольку он ни за что не хотел взять мои часы — единственное богатство, которое я мог ему предложить.
— Послушайте! — Я взял его за руку и стал горячо убеждать:
— Вы не знаете моего имени, вы о нем не спрашивали, но я бы хотел, чтобы вы его запомнили, ведь неизвестно, что будет дальше. Вам предстоит далекий путь домой, а я, если выживу, наверняка сразу начну работать, здесь же, на месте, на том же самом Польском радио, где работал до войны. Если с вами случится что-нибудь плохое, а я смогу чем-то помочь, запомните: Владислав Шпильман, Польское радио.
Он усмехнулся как обычно — сурово и словно нерешительно, с некоторой неловкостью, но я почувствовал, что это, наивное в моем положении, желание помочь — было ему приятно.»
Владислав Шпильман был не единственным, кого спас капитан Хозенфельд. Некоторая свобода действий и право самостоятельно нанимать работников для обслуживания спортивного комплекса позволили Хозенфельду переправить из Варшавы, возможно, несколько десятков узников гетто и преследуемых поляков (точное число не установлено). Среди тех, кому он помог избежать гибели, — три члена польской семьи Цециоров и еврей Леон Варм, которого Хозенфельд снабдил фальшивыми документами и принял на работу в спортивный комплекс.
Из письма Вильма Хозенфельда жене: «Каждый день я провожу допросы. Сегодня снова активист и 16-летняя девушка (речь идет о Варшавском восстании в августе 1944 г.)… Возможно, девушку я смогу спасти. Вчера была доставлена студентка… Потом польский обервахмистр полиции 56 лет. Эти люди действовали из чистого патриотизма, а мы не имеем возможности их щадить… Я пытаюсь спасти каждого, кого можно».
«Список Хозенфельда», конечно, не столь велик, как всем известный список Шиндлера, но как тут не вспомнить слова из Талмуда: КТО СПАСАЕТ ОДНУ ЖИЗНЬ, СПАСАЕТ ЦЕЛЫЙ МИР. В годы войны Вильм Хозенфельд спас несколько миров, но ему самому не довелось вернуться домой к своей семье. В январе 1945 года он был взят в плен советскими войсками, затем приговорён к 25 годам заключения как подозреваемый в военных преступлениях и умер в августе 1952 года в лагере для военнопленных под Сталинградом.
В октябре 2007 года Вильм Хозенфельд был посмертно награждён Орденом Возрождения Польши III класса.
В феврале 2009 года комиссией израильского мемориала «Яд Вашем» Вильм Хозенфельд был признан Праведником мира (по израильскому закону Праведником мира считается человек, который с риском для собственной жизни или жизни своих близких бескорыстно спас в годы Холокоста хотя бы одного еврея). Могила Хозенфельда не найдена, но теперь на Аллее Праведников в его честь будет посажено дерево.
В 2004 году в Германии была издана книга писем и дневников Вильма Хозенфельда «Ich versuche jeden zu retten» («Я пытаюсь спасти каждого»). В этих записях — боль человека, перед глазами которого предстают ужасы войны, раскаяние и стыд осознания лживости всего, во что он когда-то верил, мужественное признание национальной и личной вины: «Я не понимаю, как мы оказались втянутыми в военные преступления против беззащитных граждан, против евреев. Я спрашиваю себя вновь и вновь и не нахожу ответа. Из-за этих ужасных массовых убийств мы проиграли войну, а на себя навлекли вечное проклятие за неискупимый грех. Мы не заслуживаем жалости, мы виноваты все», — так пишет в дневнике Хозенфельд в 1943 году.
В блоге wilmhosenfeld начинается публикация писем и дневников капитана Хозенфельда. Если вы заинтересовались, заходите, читайте. История Вильма Хозенфельда заслуживает того, чтобы о ней узнало как можно больше людей.