К А Т Я   К А П О В И Ч  

род. 1960

Поэт, прозаик, редактор.

…Однажды вечером я просто так села в троллейбус и поехала по кольцу. Было по-весеннему тепло, распускались каштаны, повсюду сквозь ограды и заборчики ломилась сирень. Не хотелось искать смысла жизни. Не хотелось никуда уезжать.

Я любила свой город, я знала все его тайные закоулки, все его тайные грехи и пустяковое величие. Вот Штефан чел Маре поднял крест над Пушкинским парком, вот мужичок  у здания чего-то  развернул на тряпочке сыр и помидоры. К нему подошел молодой голенастый милиционер, попросил не портить вид. Мужичок не обиделся, улыбнулся ему, стал скатывать  свою скатерть – самобранку.  Какой безропотный овечий народ! Так они и  живут уже пятьсот лет, то турки их пнут, то свои же румыны прищучат, то русские надают тумаков… А что если нет ничего другого, а это и есть жизнь.

Капович, Катя. Контрабандистка: Рассказ // Знамя. – 2010. — № 5. – С. 105 – 114.

Если буду жива – не помру,

то найдусь как свидетель

подтвердить, что я шла по двору

в чистом утреннем свете

босиком, по колено в росе.

Там ещё были шпалы,

поезд гнил об одном колесе,

не пришедший к вокзалу.

И, тоски не скрывая своей,

вор – сосед дядя Коля

кишинёвских стремал голубей.

Синим «вольному – воля»

было выколото на груди,

а он, голый по пояс,

ждал и ныне всё ждёт: загудит

и пойдёт его поезд.

Капович, Катя. Если буду жива – не помру // Милый Дарвин: [стихи] / Катя Капович; Худ. Стас Полнарев. — М.: Икар, 2008. – С. 102.: ил.

За домом вырос сквер, где я сирень ломала:

на кладбище её в тот год осталось мало –

там бабы с магалы всё обломали, видно,

и продали уже. Одновременно стыдно

и сладко вспоминать жизнь, что прошла куда-то

туда, где больше нет ни девочек, ни сада,

ни мальчика в очках, и только я брожу.

Душа моя, я знаю тут крылечко,

где можно тихо сесть спиною к гаражу

и выдохнуть колечко.

К нам урка подходил стрельнуть на опохмел.

Наш был ответ простой: а Мотыля ты знаешь?

И он к тебе не лез и долго вбок глядел,

туда, где в кладке не хватало клавиш.

Мотыль в тот год учил, что, если будут бить,

бежать нельзя, бить в пах ногою,

на помощь звать, «да-нет» не говорить.

И белый свет в глазах не путать с чернотою.

Капович Катя. За домом вырос сквер, где я сирень ломала… // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 53.

К ЕГО АВТОПОРТРЕТУ

За спиной твоей стены подтают,

потолок, будто мартовский снег.

Есть какая-то роскошь слепая

в этой фразе «расстаться навек».

Здравствуй, бледный наш быт кишиневский,

батареи чуть теплый зигзаг!

Талым снегом подкрашены доски,

все тепла не удержат никак.

И кричат эти черные птицы

на высоком карнизе твоем;

что-то бьется, мерещится, мнится

за мечом, за крылом, за стеклом.

Не затем ли всю жизнь умирала,

что и смерть на миру там красней

крови слишком уж яркой и алой

в одночасьи поспешных смертей.

Капович Катя. К его автопортрету // День Ангела и ночь. – Иерусалим: Мория, 1992. – С. 40.

НОВЫЙ ГОД

Вите Панэ

Пока мы с Витюхою пили свой «Крым»,

Закусывая шоколадкой,

В двух южных столицах сменился режим

И в собственной стало несладко.

Трехтомник Тагора снесли в «Букинист»

И Уайльда три дня отпевали,

Но долго циничной казалась мне мысль

На Гамсуна брать «Цинандали».

Мы бросили пить, когда вышел приказ

Рубить виноградник на юге,

Но тут же спустили и мы в унитаз

Экзистенциальные муки.

То пили «Кагор», разбавляя водой,

А то дяди-Федино зелье.

Мы не уходили при этом в запой,

А пили, скорей, для веселья.

Дошло до смешного: на Пруста рука

Зимой поднялась, но Витюха

Сказал, что у нас встанет в горле стакан,

Пускаемый в парке по кругу.

Нам холодно, холодно было вдвоем

В том парке, под елкой вихрастой,

Где дядя Мороз в полушубке худом

Таскал свои санки по насту.

Там шел детский утренник сутки подряд,

И, чтоб заработать десятку,

Витюха в медвежий влезал маскхалат

И, хлопая, прыгал вприсядку.

И с арки Победы сияло ему

Лицо циферблата с издёвкой,

Когда алкашам говорил он: «Не пью» –

Без твердости, но с расстановкой.

Капович Катя. Новый год // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 51 – 53.

Я умру, где читают по кругу

Тютчев, Вяземский, Блок, Сологуб –

и не мне круговую поруку замыкать шевелением губ.

Я уснула под эти распевы

за простым деревянным столом:

Тютчев справа и Вяземский слева –

грустно, муторно в мире моем.

А ведь где-то в глухом Кишинёве

в это время бутылку в карман

прячет Хорват, и ловит на слове

наши души осенний туман.

Капович Катя. Я умру, где читают по кругу // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 51.