ХАИМ НАХМАН БЯЛИК

           1873 — 1934

Поэт и прозаик, классик современной поэзии на иврите, автор поэзии на идише.

СКАЗАНИЕ О ПОГРОМЕ

…Встань, и пройди по городу резни,

И тронь своей рукой, и закрепи во взорах

Присохший на стволах и камнях и заборах

Остылый мозг и кровь комками: то — они.

Пройди к развалинам, к зияющим проломам,

К стенам и очагам, разбитым словно громом:

Вскрывая черноту нагого кирпича,

Глубоко врылся лом крушительным тараном,

И те пробоины подобны черным ранам,

Которым нет целенья и врача.

Ступи — утонет шаг : ты в пух поставил ногу,

В осколки утвари, в отрепья, в клочья книг:

По крохам их копил воловий труд — и миг,

И все разрушено…

И выйдешь на дорогу —

Цветут акации и льют свой аромат,

И цвет их — словно пух, и пахнут словно кровью;

И на зло в грудь твою войдет их сладкий чад,

Маня тебя к весне, и жизни, и здоровью ;

И греет солнышко, и, скорбь твою дразня,

Осколки битого стекла горят алмазом —

Все сразу Бог послал, все пировали разом :

И солнце, и весна, и красная резня !

 

Но дальше. Видишь двор ? В углу, за той клоакой, —

Там двух убили, двух : жида с его собакой.

На ту же кучу их свалил один топор,

И вместе в их крови свинья купала рыло.

Размоет завтра дождь вопивший к Богу сор,

И сгинет эта кровь, всосет ее простор Великой пустоты бесследно и уныло —

И будет снова все попрежнему, как было…

 

Иди, взберись туда, под крыши, на чердак :

Предсмертным ужасом еще трепещет мрак,

И смотрят на тебя из дыр, из теней черных

Глаза, десятки глаз безмолвных и упорных.

Ты видишь? То они. Вперяя мертвый взгляд,

Теснятся в уголке, и жмутся, и молчат.

Сюда, где с воем их настигла стая волчья,

Они в последний раз прокрались — оглянуть

Всю муку бытия, нелепо-жалкий путь

К нелепо-дикому концу, — и жмутся молча,

И только взор корит и требует : За что ? —

И то молчанье снесть лишь Бог великий в силах!.,

 

И все мертво кругом, и только на стропилах

Живой паук : он был, когда свершалось то, —

Спроси, и проплывут перед тобой картины :

Набитый пухом их распоротой перины

Распоротый живот — и гвоздь в ноздре живой ;

С пробитым теменем повешенные люди ;

Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди

Прильнувший губками, ребенок ; — и другой,

Другой, разорванный с последним криком «мама!» –

И вот он — он глядит, недвижно, молча, прямо

В Мои глаза и ждет отчета от Меня…

И в муке скорчишься от повести паучьей,

Пронзит она твой мозг, и в душу, леденя,

Войдет навеки Смерть… И, сытый пыткой жгучей,

Задушишь рвушийся из горла дикий вой

И выйдешь — и земля все та же, — не другая,

И солнце, как всегда, хохочет, изрыгая

Свое ненужное сиянье над землей…

 

И загляни ты в погреб ледяной,

Где весь табун, во тьме сырого свода,

Позорил жен из твоего народа —

По семеро, по семеро с одной.

Над дочерью свершалось семь насилий,

И рядом мать хрипела под скотом :

Бесчестили пред тем, как их убили,

И в самый миг убийства… и потом.

И посмотри туда : за тою бочкой,

И здесь, и там, зарывшися в сору,

Смотрел отец на то, что было с дочкой,

И сын на мать, и братья на сестру,

И видели, выглядывая в щели,

Как корчились тела невест и жен,

И спорили враги, делясь, о теле,

Как делят хлеб, — и крикнуть не посмели,

И не сошли с ума, не поседели

И глаз себе не выкололи вон

И за себя молили Адоная !

И если вновь от пыток и стыда

Из этих жертв опомнится иная —

Уж перед ней вся жизнь ее земная

Осквернена глубоко навсегда ;

Но выползут мужья их понемногу —

И в храм пойдут вознесть хваленья Богу

И, если есть мене ними к о г а н и м,

Иной из них пойдет спросить раввина :

Достойно ли его святого чина,

Чтоб с ним жила такая, — слышишь? с ним!

И все пойдет, как было…

 

И оттуда

Введу тебя в жилья свиней и псов :

Там прятались сыны твоих отцов,

Потомки тех, чей прадед был Иегуда,

Лев Маккавей, — средь мерзости свиной,

В грязи клоак с отбросами сидели,

Гнездились в каждой яме, в каждой щели —

По семеро, по семеро в одной…

Так честь Мою прославили превыше

Святых Небес народам и толпам :

Рассыпались, бежали, словно мыши,

Попрятались, подобные клопам,

И околели псами …

Сын Адама,

Не плачь, не плачь, не крой руками век,

Заскрежещи зубами, человек,

И сгинь от срама !

 

Но ты пойдешь и дальше. Загляни

В ямской сарай за городом у сада —

Войди туда. Ты в капище резни.

В угрюмой тьме коробится громада

Возов, колес, оглоблей там и тут —

И кажется зловещим стадом чуд :

То словно спят вампиры-великаны,

До устали пресыщены и пьяны

От оргий крови. Ссохся и прирос

Мозг отверделый к спицам тех колес,

Протянутых, как пальцы, что, напружась,

Хотят душить. Кровавое, в дыму,

Заходит солнце. Вслушайся во тьму

И в дрожь бездонной тайны : ужас, ужас

И ужас бесконечно и навек…

Он здесь разлит, прилип к стенам досчатым,

Он плавает в безмолвии чреватом —

И чудится во мгле из под телег

Дрожь судорог, обрубки тел живые,

Что корчатся в безмолвной агонии, —

И в воздухе висит последний стон —

Бессильный голос муки предконечной —

Вокруг тебя застыл и реет он,

И смутной скорбью — скорбью вековечной

Кругом дрожит и бродит тишина…

Здесь Некто есть. Здесь рыщет Некто черный –

Томится здесь, но не уйдет, упорный ;

Устал от горя, мощь истощена,

И ищет он покоя — нет покою ;

И хочет он рыдать — не стало чем,

И хочет взвыть он бешено — и нем,

Захлебываясь жгучею тоскою ;

И, осеня крылами дом резни,

Свое чело под крылья тихо прячет,

Скрывает скорбь очей своих, и плачет

Без языка .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

… И дверь, войдя, замкни,

И стань во тьме, и с горем тихо слейся,

Уйди в него, и досыта напейся

И на всю жизнь им душу наводни,

Чтоб, дальше — в дни, когда душе уныло

И гаснет мощь — чтоб это горе было

Твоей последней помощью в те дни,

Источником живительного яда, —

Чтоб за тобою злым кошмаром ада

Оно ползло, ползло, вселяя дрожь ;

И понесешь в края земного шара,

И будешь ты для этого кошмара

Искать имен, и слов, и не найдешь…

 

Иди на кладбище. Тайком туда пройди ты,

Никем не встреченный, один с твоей тоской ;

Пройди по всем буграм, где клочья тел зарыты,

И стань, и воцарю молчанье над тобой.

И сердце будет ныть от срама и страданий —

Но слез гебе не дам. И будет зреть в гортани Звериный рев быка, влекомого к костру, —

Но я твой стон в груди твоей запру…

Так вот они лежат, закланные ягнята.

Чем Я воздам за вас, и что Моя расплата?!

Я сам, как вы, бедняк, давно, с далеких дней —

Я беден был при вас, без вас еще бедней ;

За воздаянием придут в Мое жилище —

И распахну Я дверь: смотрите, Бог ваш —нищий!..

 

Сыны мои, сыны ! Чьи скажут нам уста,

За что, за что, за что над вами смерть нависла,

Зачем, во имя чье вы пали ? Смерть без смысла,

Как жизнь — как ваша жизнь без смысла прожита…

Где ж Мудрость вышняя, божественный Мой Разум ?

Зарылся в облаках от горя и стыда…

Я тоже по ночам невидимо сюда

Схожу, и вижу и х Моим всезрящим глазом,

Но — бытием Моим клянусь тебе Я сам —

Без слез. Огромна скорбь, но и огромен срам,

И что огромнее— ответь, сын человечий!

Иль лучше промолчи… Молчи! Без слов и речи

Им о стыде Моем свидетелем ты будь

И, возвратясь домой в твое родное племя.

Снеси к ним Мой позор и им обрушь на темя.

И боль Мою возьми и влей им ядом в грудь!

И, уходя, еще на несколько мгновений

Помедли : вкруг тебя ковер травы весенней,

Росистый, искрится в сияньи и тепле.

Сорви ты горсть, и брось назад над головою.

И молви : Мой народ стал мертвою травою,

И нет ему надежды на земле.

 

И вновь пойди к спасенным от убоя —

В дома, где молится постящийся народ.

Услышишь хор рыданий, стона, воя,

И весь замрешь, и дрожь тебя возьмет :

Так, как они, рыдает только племя,

Погибшее навеки — навсегда…

Уж не взойдет у них святое семя

Восстания, и мщенья, и стыда,

И даже злого, страстного проклятья

Не вырвется у них от боли ран…

О, лгут они, твои родные братья,

Ложь — их мольба, и слезы их — обман.

Вы бьете в грудь, и плачете, и громко

И жалобно кричите Мне: грешны…

Да разве есть у праха, у обломка,

У мусора, у падали вины ?

Мне срам за них, и мерзки эти слезы !

Да крикни им, чтоб грянули угрозы

Против Меня, и неба, и земли, —

Чтобы, в ответ за муки поколений,

Проклятия взвилися к горней сени

И бурею престол Мой потрясли I

Я для того замкнул в твоей гортани,

О человек, стенание твое :

Не оскверни, как т е, водой рыданий

Святую боль святых твоих страданий,

Но сбереги нетронутой ее.

Лелей ее, храни дороже клада

И замок ей построй в твоей груди,

Построй оплот из ненависти ада —

И не давай ей пищи, кроме яда

Твоих обид и ран твоих, и жди.

И выростет взлелеянное семя,

И жгучий даст и полный яду плод —

И в грозный день, когда свершится время,

Сорви его — и брось его в народ !

 

Уйди. Ты вечером вернись в их синагогу :

День скорби кончился — и клонит понемногу

Дремота. Молятся губами кое-как,

Без сердца, вялые, усталые от плача :

Так курится фитиль, когда елей иссяк,

Так тащится без ног заезженная кляча…

Отслужено, конец. Но скамьи прихожан

Не опустели : ждут. А, проповедь с амвона !

Ползет она, скрипит, бесцветно, монотонно,

И мажет притчами по гною свежих ран,

И не послышится в ней Божиего слова,

И в душах не родит ни проблеска живого.

И паства слушает, зевая стар и млад,

Качая головой под рокот слов унылых:

Печать конца на лбу, в пустынном сердце чад,

Сок вытек, дух увял, и Божий взор забыл их…

 

Нет, ты их не жалей. Ожгла их больно плеть —

Но с болью свыклися, и сжилися с позором,

Чресчур несчастные, чтоб их громить укором,

Чресчур погибшие, чтоб их еще жалеть.

Оставь их, пусть идут — стемнело, небо в звездах.

Идут, понуры, спать — спать в оскверненных гнездах, —

Как воры, крадутся, и стан опять согбен,

И пустота в душе бездоннее, чем прежде ;

И лягут на тряпье, на сброшенной одежде,

Со ржавчиной в костях, и в сердце гниль и тлен…

 

А завтра выйди к ним : осколки человека

Разбили лагери у входа к богачам,

И, как разносчик свой выкрикивает хлам,

Так голосят они : «Смотрите, я — калека !

Мне разрубили лоб ! Мне руку до кости !»

И жадно их глаза — глаза рабов побитых —

Устремлены туда, на руки этих сытых,

И молят : «Мать мою убили — заплати !»

 

Эй, голь, на кладбище ! Отройте там обломки

Святых родных костей, набейте вплоть котомки

И потащите их на мировой базар

И ярко, на виду, расставьте свой товар :

Гнусавя нараспев мольбу о благостыне,

Молитесь, нищие, на ветер всех сторон

О милости царей, о жалости племен —

И гнийте, как поднесь, и клянчьте, как поныне!..

 

Что в них тебе ? Оставь их, человече,

Встань и беги в степную ширь, далече :

Там, наконец, рыданьям путь открой,

И бейся там о камни головой,

И рви себя, горя бессильным гневом,

За волосы, и плачь, и зверем вой —

И вьюга скроет вопль безумный твой

Своим насмешливым напевом…

1904 г.

Сказание о погроме // Бялик Х.Н. Стихи и поэмы / Пер. Вл. Жаботинский, Ю. Балтрушайтис, В. Брюсов, В. Иванов, О. Румер, Ф. Сологуб, Л. Яффе. – Тель-Авив: Двир, 1990. – С.90 – 98.

Теги: еврейский кишинёв, кишинёв, хаим нахман бялик