АЛЕКСАНДР ПАЛЕЙ

Пианист

В Кишинёве у меня всегда ёкает сердце! Здесь я родился и провел свои детство и юность в окружении самых любящих и дорогих мне людей. Это были счастливые годы на улице Щусева, 149, возле Мединститута. Нашего дома давно не существует, его уничтожило землетрясение 1977 года, но этот тёплый и уютный уголок Кишинева всегда будет жить в моем сердце. Конечно, город сегодня другой, изменились его облик и атмосфера, но он по прежнему утопает в зелени и радует ароматами акаций, лип и и каштанов! Такого, наверное, нет ни в одной столице мира, а я много где побывал…

Моя семья оказалась в Кишинёве в 1945 году, сразу после окончания войны. Родители мамы, родом из белорусского Гомеля, вначале были эвакуированы в Казахстан. Затем после освобождения Молдавии, дедушку – очень хорошего бухгалтера, направили на работу в Кишинёв.

Папа – коренной одессит, ушел на войну, когда ему было всего 16. Вернувшись домой после победы, он узнал, что всю его семью расстреляли, в память о родных ему не осталось даже фотографии. Отцу морально тяжело было оставаться в Одессе и он переехал жить в ближайший большой город – Кишинев.

Родители познакомились в конце 40-х, в первый их день учёбы в Медицинском институте (В 1945 году в Кишинёв из эвакуации целиком переехал Второй Ленинградский Мед, с сильнейшей профессурой). 1 сентября первокурсник – папа, облаченный в гимнастёрку, вошел в аудиторию, увидел маму, и спросил – можно сесть с вами рядом? С тех пор они никогда не расставались, это была настоящая, большая любовь, которую папа и мама пронесли через всю свою жизнь! Родители были врачами от Бога, многие в Кишинёве их очень хорошо знали.

Папа и мама невероятно любили музыку, будучи медиками они постоянно сталкивались с человеческим горем и страданиями, поэтому музыка была для них своего рода отдушиной. Эта страсть передалась и мне. С малых лет, побывав у кого-то в гостях я научился играть на рояле, в четыре года уже ходил по пятам за родными, умоляя их купить инструмент.

Родители много трудились, отец – участковым терапевтом, мама – кардиологом в больнице Скорой помощи, работали жившие с нами бабушка и дедушка. Мы не были богачами, но и бедными нас назвать было трудно. И все же для нашей семьи, приобретение фортепиано, стоившего по тем временам каких-то то баснословных денег, было очень большой и серьезной покупкой. Папа тогда предупредил меня: Саша, пианино — это не игрушка, если ты решил заниматься, отнесись к этому очень ответственно и серьезно. Я настолько проникся этим его наставлениям, что проводил за инструментом по 10-12 часов. Бабушке пришлось буквально выкидывать меня на улицу, чтобы я хоть немного отдыхал и дышал свежим воздухом.

Отдельно хочется рассказать про мою бабушку – Анну Моисеевну. Она была человеком редкой эрудиции, выпускницей исторического факультета Санкт-Петербургского университета, одной из основательниц библиотеки имени Крупской. Заведовала читальным залом.

Именно ей я обязан своим всесторонним образованием, любовью к чтению и живописи. Вообще, все члены семьи очень много занимались моей общей культурой. В 5 лет родители привели меня на оперу «Евгений Онегин», в 7 лет на балет «Спящая красавица».

Бедные папа и мама никогда не проводили отпуск вдвоём – они целиком посвящали его мне. Если один месяц летних каникул я отдыхал вместе с отцом на море, то во второй – ездил с мамой в Москву или Ленинград, чтобы познакомиться с историческими местами, насладиться театрами и музеями. По возвращению домой, я должен был во всех подробностях отчитаться бабушке, где висит Рембрандт, а где Леонардо Да Винчи и какое впечатление произвела на меня та или иная картина. Мама вспоминала, что однажды, когда мне было лет 9, я потерялся в Третьяковской галерее. Все кинулись искать мальчика Сашу и очень удивились, когда нашли меня в окружении толпы посетителей у картины Врубеля. С важным видом я объяснял всем присутствующим смысл, который вложил художник в своего «Демона».

Моя огромная любовь к японской живописи началась здесь, в Кишинёве, с легкой руки бабушки, приведшей меня, школьника младшего возраста в наш Художественный музей. Там, я впервые увидел японскую ксилографию Укиё-э, которая меня буквально заворожила. Сегодня у меня одна из самых заметных коллекции таких гравюр в Европе.

После 1945 года, когда Бессарабия отошла СССР, в Кишинёве «застряло» немало интеллектуалов музыкантов, художников, архитекторов, получивших до войны очень качественное европейское образование. Так, моя учительница в Музыкальной школе им. Е. Коки – Евгения Михайловна Ревзо, родилась в Париже, закончила консерваторию в Милане, потом училось в Бухаресте. Она в совершенстве владела французским, итальянским, румынским и русским языками. Только сейчас, я понимаю, насколько она была мудрым и чутким человеком. Сегодня в моде культура вундеркиндов. В своё время я в определенной степени им был – в 4 года научился читать, играть на фортепиано, исполнять на слух музыкальные произведения, в школе был круглым отличником, в 13 лет начал давать первые сольные концерты. Мой педагог очень осторожно подходила к моему дарованию, понимая что талант – это как хрупкое растение, которое нуждается в нужном количестве воды и заботы. У Евгении Михайловны было огромное чувство ответственности, то, чего не хватает современным педагогам. Она никогда не пыталась сделать из меня предмет кратковременной сенсации, оградила меня от всякого около музыкального шума, не имеющего ничего общего с серьёзной терпеливой, каждодневной работой.

С высоты моих нынешних лет, могу сказать, что мое кишиневское детство было непростым, но абсолютно счастливым ! Я – единственный ребёнок в семье, всю жизнь жутко завидовал тем, у кого были братья и сестры. Родители меня всячески пестовали, контролировали каждый мой шаг, им важно было знать – какие книги я читаю, с какими девочками общаюсь.

Семья наша, состоявшая из пяти человек – меня, папы, мамы, бабушки и дедушки, ютилась в двух небольших комнатах. Я спал на раскладушке под роялем. Отопление – печное. Во дворе нашего трехквартирного дома размещались сараи, где мы хранили дрова и уголь. Папа вставал в 4 утра, чтобы протопить наши старинные изразцовые печи. Бабушка и дедушка каждое воскресенье ходили на Центральный базар. Там у них был «свой» человек, у которого они на протяжении 30 лет покупали свежую сметану и мясо. В свои детские годы, я был достаточно упитанным и избалованным ребёнком, выросшим в атмосфере всеобщей и безусловной любви. Но эта любовь была суровой, поблажек мне никогда не давали.

В 12 лет я … убежал из дома! Одержимый фортепианной музыкой, я настолько сильно хотел учиться в Центральной детской музыкальной школе в Москве, что решил повторить судьбу Ломоносова и отправился из Холмогор, то бишь из Кишинева, покорять столицу. Не имея ни копейки за душой, я проехав зайцем до вокзала, пробрался в поезд «Кишинёв-Москва». Когда состав тронулся, я подошёл к проводнице и, надеясь на ее полное понимание, очень интеллигентно поведал свою историю. Она очень удивилась, ей и раньше попадались беглые дети, но, чтобы ребёнок целенаправленно сбегал в Москву в музыкальную школу, с таким она сталкивалась впервые. Женщина не растерялась, связалась с начальником поезда и уже в Тирасполе меня высадили и пересадили на поезд «Одесса-Ивано-Франковск», который доставил меня прямиком в Кишинёв. На вокзале меня уже ждал насмерть перепуганный папа. А бабушка, которую чуть не свалил инфаркт от переживаний, сказала мне – ну, как ты мог, Саша, уйти из дома и даже не покушать? Единственным человеком, кто понял меня и не отругал в этой ситуации была моя учительница Евгения Михайловна Ревзо.

Я уехал из Кишинёва в 1974 году! После окончания музыкальной школы «Е. Кока», уже будучи победителем Молдавского республиканского конкурса исполнителей классической музыки, я стал студентом московской государственной консерватории! И не просто студентом, а учеником знаменитой пианистки, педагога Беллы Давидович. Приехал я в Москву, 17 -летним мальчишкой, совершенно далёким от практической, самостоятельной жизни – не знавшим, что такое помыть вилку или сходить на рынок. Из абсолютно тепличных условий, попал в жесткую реальность. Несмотря на свою избалованность, я выжил и стал вполне себе самостоятельным молодым человеком. Получал хорошую стипендию, плюс присылали деньги родители. Театры, концерты, выставки – я не пропускал ни одной премьеры. Наше общежитие в те годы было лучшим в СССР. Весь подвальный этаж в нем занимали инструментальные классы, из которых меня невозможно было вытащить. Я закрывал рояль одеялами, чтобы не было слышно и занимался ночами напролет.

Родителям было очень сложно представить, как там их единственное чадо, одно без них в Москве, и частенько ко мне приезжали. Помню, как папа – клеил обои в моей комнате, мама ходила в магазин, покупала еду.

Им было очень тяжело свыкнуться с мыслью, что их сын вырос. Каждые каникулы – летние и зимние, я приезжал в Кишинев. Все меня очень ждали и встречали как заморского гостя. К тому времени из толстого кишиневского мальчика, я превратился в субтильного московского юношу, с чем моей бабушке, Анне Моисеевне, было очень тяжело смириться…

После 7 лет, проведенных в Москве, включающих обучение и аспирантуру, по совету еще одного своего педагога, выдающейся пианистки Веры Горностаевой, я снова оказался в Кишиневе! Работая в нашей консерватории на кафедре общего фортепиано, я пытался ездить на международные конкурсы. Все было достаточно проблематично, я сталкивался с множеством преград. Несмотря ни на что, в 1984 году мне удалось стать победителем Международного конкурса имени Баха в Лейпциге – одного из самых престижных в мире, который развернул мою карьеру на 180 градусов. В 1986 году я был удостоен премии Bösendorfer и взял Гран-при на международном конкурсе пианистов имени Панчо Владигерова (Болгария). За всю историю этого конкурса, этим титулом никого кроме меня больше не награждали.

Я покинул СССР, как молдавский артист, но это произошло не по политическим мотивам – политика меня никогда не интересовала! Я понимал, что здесь умру как музыкант. На тот момент, это было единственное решение для дальнейшего развития моей профессиональной карьеры.

Я навсегда запомнил лязг железных дверей в американском посольстве в Италии, которые захлопнулись вслед за мной. В тот момент я осознал, что моя жизнь начинается с нуля, был готов к мысли, что никогда не вернусь домой. Для родителей мой поступок стал настоящим потрясением, они не знали о моих намерениях, сами никогда никуда не планировали уезжать. Папу и маму несколько месяцев подряд вызывали на допросы в КГБ. На дворе был 1988 год – «ветер перемен» обрушится на Советский Союз еще только через несколько месяцев …

Я благодарен Америке за то, как сложился мой творческий путь, но ощущаю себя гражданином мира! В США, в отличии от Европы главенствует поп-культура и это ощущается во всем.

Когда я приехал в Париж первый раз, у меня было чувство, что я знаю здесь каждый уголок. Бабушкины уроки по французской литературе и французской живописи даром не прошли. И конечно, этому посодействовала, и мой педагог Евгения Михайловна Ревзо, которая родилась в этом городе и передала мне любовь к французской музыке и её культуре.

В 1992 году я с большим трудом уговорил родителей переехать ко мне в Нью-Йорк, они согласились, но их буквально сжирала ностальгия по Кишиневу! Все в Кишинёве было лучше, и сахар слаще, и солнце ярче, и лекарства эффективнее. А уж как они тосковали по кишиневским кэрнэцеям… Хотя жили они в Америке замечательно, ни в чем никогда не нуждаясь. Вели размеренную жизнь пенсионеров, но были настолько преданными врачами, что лечили без всяких денег половину Бруклина. На их похоронах собралось астрономическое количество народа – все эти незнакомые мне люди были их пациентами…

Кишинёв остаётся частью моего сердца! Я иногда слышу, как иногда кто-то говорит о нем – «провинциальный город», но Кишинёв по своему духу никогда не был провинцией. В этом «провинциальном» городе я слышал самых великих музыкантов 20-го века – Давида Ойстраха, Леонида Когана, Святослава Рихтера. Кишинёв был большим культурным центром. Как-то в разговоре со мной, великий Мстислав Ростропович с любовью отозвался о моём родном городе: «Кишинёв, какое большое удовольствие для меня было играть здесь!».

Но есть вещи, которые меня ужасают. Сгорела Филармония – священное место для каждого кишиневца, неравнодушного к музыке. В тот момент, когда я узнал о пожаре, я почувствовал, как сгорело мое детство. Трагедии происходят, и это ужасно, но прошло уже два года, а руины как стояли, так и стоят на пепелище.

Мне непонятно, почему не увековечивают память великих людей, имеющих прямое отношение к этой стране. Дом выдающейся оперной певицы Лидии Липковской в Кишиневе находится в ужасающем состоянии, подойти страшно.

Для меня очень странно, почему наша кишиневская консерватория не носит имя величайшего пианиста и композитора 19-го века Антона Рубинштейна, уроженца Молдовы…

Каждый раз, проходя по кишиневским улицам, я не перестаю ощущать знакомые нотки теплой ностальгии… Да, сегодня город другой – здесь появились новые здания, крутые автомобили, магазины с яркими вывесками. Но «мой» Кишинев – это два роскошных куста сирени, которые росли когда-то в нашем дворе на улице Щусева (первое время в Америке мне постоянно снился их запах). Это парочка львов, охраняющих парк Пушкина. Когда моя жена (пианистка Пей Вен Чен) первый раз приехала в Кишинев, она ожидала, с моих слов, увидеть их огромные размеры и разочарованно сказала: разве они огромные? Но в моем детстве эти львы казались мне именно такими!

Я безумно люблю вечерний Кишинёв, есть в нем что-то мистическое. Навсегда запомнил, как однажды вечером ещё школьником шёл от своего педагога и в сумерках увидел восточное здание нашего Краеведческого музея. Я опешил от этой красоты и вдруг в его саду увидел живую лань. Это было так волшебно как в сказке про «1000 и одну ночь»…

Уверен, что и сегодня Кишинев может многим удивить…

Подготовила Наталья Шмургун

Источник