еврейский кишинёв прикрепленные посты

Анатолий Лабунский

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

 АНАТОЛИЙ ЛАБУНСКИЙ

Род. в 1947 г.

Писатель, мастер прикладного искусства

«О чём ты думаешь, поэт,

Когда рассвет плывёт над Кишинёвом,

Когда зари рождающийся свет

Над краем, что тобою был воспет,

Тревожит небосвод лучом багровым?

Быть может, ты в полночный час,

Когда фонтан сияет лунной фреской,

Чтоб отдохнуть от восторженных глаз,

Идёшь в аллею парка и о нас

Беседуешь под липой с Эминеску?»

Лабунский, Анатолий. «О чём ты думаешь, поэт…» // Лабунский, А. Стихи. Ироническая поэзия. Сказки. К., 2009. – с. 11.

КРЕМЛЁВСКАЯ СТЕНА

Скверик перед гостиницей «Молдова» некогда был тихим и уютным.

Здесь стояла скромная колонна, увенчанная бронзовым бюстом буревестника пролетарской революции Максима Горького. На садовых скамейках рубились в шахматы пенсионеры, а отъезжающие в эмиграцию евреи спускали по дешевке ловким скупщикам семейное золотишко.

Но ненавязчиво грянула демократия, и всё переменилось.

Гостиницу «Молдова» проглотил банк.  Охраняемое львами здание органного зала, которое лет двадцать назад кишиневцы называли «Собором молдавской богодочери» (имея в виду дочь Ивана Ивановича Бодюла), не торопясь, стало превращаться в лавку антиквариата и почти забыло, как звучат органные трубы. В драмтеатре М.Еминеску, как прыщ на заднице, выскочило, пардон, образовалось казино «Imperial». В сквере все газоны вытоптали торговцы, увешав деревья и выложив скамьи, парапеты и бордюры работами мастеров прикладного искусства вперемешку с кичливыми образчиками безвкусицы и халтуры.

Немногие кишиневцы заметили, что однажды утром Максима Горького на постаменте не оказалось. Может быть, ему не понравилось новое окружение, или он просто на кого-то обиделся, но он ушел. И, похоже, навсегда… Вместо него появилась большая бронзовая, сплошь дырявая загогулина с человеческой головой, срочно покрывшаяся потеками яркой, светло-зеленой оксидной скверны. Большая скульптура Меркурия, венчающая портик над входом в органный зал, не смогла себя заставить привыкнуть к переменам и принципиально развалилась на части, оставив вместо себя несколько пышных букетов неведомого кустарника, медленно разрушающего крышу.

Лабунский, Анатолий. Кремлёвская стена // Лабунский, А. Звездопад, или «А балерины тоже пукают?». — К., 2011. – с. 23 – 31.

 

УРБАНИСТИЧЕСКИЙ СИНДРОМ

Город был счастлив!

Самым значительным городским праздником была, конечно, «Золотая осень», проводимая вначале в ЦПКиО на Комсомольском озере. Однако власть предержащие редко туда добирались, поэтому его перенесли в центр города, ближе к начальству.

В Пушкинском парке между административными районами города распределялись аллеи, и в день проведения праздника, с 4.00 утра начиналась подготовка. В парк завозились стенды, стеллажи, различного рода стойки и растяжки, раскладывались выставки продукции предприятий города, работы членов творческих союзов, изделия мастеров прикладного искусства и детского художественного творчества.

Фоном всему служили большие, красочные панно, составленные из овощей и фруктов. Ввиду того, что единого решения в оформлении стендов не было, каждое предприятие выдавало свой «шедевр». В результате на аллеях можно было увидеть несколько помидорно-баклажанных профилей Ленина, десяток молдавских брендов (аиста с виноградной гроздью) и уйму душераздирающих словосочетаний «Слава КПСС!», «Народ и партия едины!» и пр., пр., пр…

Страсть овощеводов к партийным призывам была неслучайной. Ровно в 10.00 со стороны здания ЦК КП Молдавии в парк входила группа «партайгеноссе» —  партийных товарищей.

Группа была внушительной. Впереди развернутым строем, важно раскачиваясь из стороны в сторону, неторопливым, величественным шагом ступали шесть-семь партийно-государственных «шишек». Возглавлял этот «крестный ход» кто-нибудь из так называемых «первых лиц» (как будто есть «пятое лицо» или «тринадцатое»). За ними, на протокольной дистанции, семенил ножками десяток секретарей райкомов и председателей райисполкомов, со спины вслушиваясь во все, что бубнило впереди.

Какими бы овощами ни были написаны слова о том, что народ и партия едины, группа партийных товарищей своим внешним видом резко отличалась от того самого народа. Одеты они были по-советски стильно, дорого, но однообразно. Было видно, что одевались они в одном и том же спецмагазине, а страсть подражать высшему начальнику заставляла их покупать и шляпу, и ботинки, и галстук, как у него. Если присмотреться, то напоминали они группу петеушников, только в более дорогой униформе, да и рангом повыше.

Ко времени вхождения в парк «группы товарищей» здесь уже вовсю шел праздник.  Перебивая друг друга, играли десятки оркестров, на площадке у фонтана выступали детские коллективы, сотни горожан с детишками бродили по аллеям, разглядывая выставки и покупая для детей всякие вкусности.

Задача «партайгеноссе» заключалась в том, чтобы медленно обойти аллеи, рассматривая и восторгаясь как бы в первый раз в жизни увиденными овощными портретами и лозунгами. Буквально через пять минут после их прохождения овощные выставки начинали сворачиваться, а через час по парку уже двигались грузовики, собирая выставленную продукцию, стенды и прочее.

Словно старая лошадь, в любую пургу и метель безошибочно находящая дорогу к своему дому, партийные «товарищи», через полчаса после прогулки по парку, прекрасно зная, что по сметам праздников банкеты не предусматриваются, безошибочно унюхав направление, в полном составе оказывались за столом в нужном ресторане.

Лабунский, Анатолий. Урбанистический синдром // Лабунский, А. Звездопад, или «А балерины тоже пукают?». — К., 2011. – с.43 – 45.

 

«ТОЛЬКО ГРЯНУЛИ ГАРМОШКИ ЧТО ЕСТЬ МОЧИ»

В городе Кишиневе, например, биржа не один год подряд работала буквально перед зданием городской прокуратуры.

Раз в неделю, по четвергам, на углу улиц Армянской и 25 октября (ныне Колумна) после двух часов дня появлялась толпа народу.  Толпа, конечно же, не появлялась вдруг. Нет. Она исподволь накапливалась, постепенно прирастала, стекалась по два-три человека, и часам к трем пополудни легковой транспорт уже с трудом преодолевал перекресток у прокуратуры.

Толпа, особенно в осенний период, достигала двухсот и более человек и состояла из представителей сильной половины человечества в возрасте от двадцати до сорока лет. Проявление женщины было исключительной редкостью, да и то оказаться здесь она могла лишь в качестве сопровождающей кого-либо из мужчин.

Пестрое сборище ничем себя активно не проявляло. Его участники стояли на тротуарах небольшими группками и спокойно о чем-то беседовали. Их состав периодически менялся, люди постоянно двигались, переходя с одной стороны улицы на другую, от группы к группе, и это движение внешне напоминало бессмысленную суету потревоженного муравейника. Но так могло показаться только на первый взгляд. Понаблюдав за происходящим минут тридцать, можно было убедиться в том, что перекресток жил  согласно неким правилам, известным каждому его участнику.

Это была биржа…

Лабунский, Анатолий. «Только грянули гармошки что есть мочи» // Лабунский, А. Звездопад, или «А балерины тоже пукают?». — К., 2011. – с.51 – 52.

 

ЭСТАФЕТА БЕЗ ФИНИША.

СЕМЕЙНЫЕ ХРОНИКИ

 

Исходная точка санного спуска находилась на самой вершине бачойской горы (сегодня ул. Гренобля). Если прикинуть расстояние отсюда до вокзала, то мы поймём, что огромные санки приходилось тащить в гору километров пять.

В то довоенное время на территории нынешней верхней Ботаники располагались виноградники техникума виноделия, которому сегодня (уже официально) более ста лет. Через эти поля наискосок проходила грунтовая дорога, по которой бачойские крестьяне на каруцах ездили по своим сельским нуждам в город.

Она-то, эта дорога и становилась в зимнее время трассой слалома-гиганта.

Добравшись до вершины и дав себе перевести дух, любуясь открывшейся чарующей панорамой Молдовы, от преддверья Вадул-луй Водэ, Тогатино, с одной стороны, до Яловенско-Бардаских холмов с другой, вся ватага размещалась на суперсанях. Размещалась – сильно сказано! Это была виноградная гроздь из ребячьих тел, смертной хваткой вцепившихся друг в друга.

Лабунский, Анатолий. Эстафета без финиша. Семейные хроники. — К.: Самсебяиздат, 2007. – с. 119 – 120.

0
Теги: , , ,

Елена Кушнир

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Е Л Е Н А  К У Ш Н И Р

р. 1963

 Поэтесса, прозаик, драматург.

 

ГИТА ГОВИНДА (ПЕСНЬ О ПАСТУХЕ)

… Город Кишинёв, что бы вы сейчас о нём ни думали, к 39-му году достиг тихого и полного цветения как архитектурное, да что уж там – художественное целое. Вполне возможно, что этот момент совершенства остался незамеченным. Совершенство – прекрасная штука, но не совсем понятно, что с ним, собственно, делать.

В прошлом конце века так называемая эклектика, которой пророс Кишинёв, свободная, простая, гармоничная, имеющая все признаки архитектурного языка, воспринималась как ожившая, косная форма в связи с родовыми схватками модерна… Эклектика – всё ещё ругательство и, подозреваю, будет таковым, пока не отпоют ласточки последний кишинёвский особняк. Но вряд ли исчезнет вместе с ним угроза совершенства.

Кишинёв стал городом в ХХ веке – не такой уж частный случай.Он медленно рос. Он поздний. В нём собраны лучи эпохи, которая знает о человеке не только всё, но главное.

И не случайно город раскрылся в то время, которое на скорую руку, спеша, делали смутным и тяжким, которое могло быть другим. Другим был он, город. Он и сейчас другой, и этого ему никогда не прощают. Но он всё ещё здесь.

Эти дома – мои воспитатели. Они научили меня не только благородному языку архитектурного знака, формы, которая превращается в речь, стоит только прислушаться. Они, едва проступая из невидимости, будучи в ней на большую свою половину, учат ощущать невидимое, которое во многом сродни архитектуре, как единственный настоящий дом. Проходя мимо руин или мест, с которых когда — то эти дома меня приветствовали, я по – прежнему чувствую на себе их глубокий взгляд и послушно повторяю их урок – на ходу, как тридцать лет назад. Думаю, именно у них я переняла несколько вольную шутку, от которой очень трудно удержаться. Когда – примерно раз в месяц – кто-нибудь говорит мне, что не может себе представить бесконечность, я – таки спрашиваю: «А конец ты можешь себе представить?»

Итак, Кишинёв расцвёл в конце 30-х, а в 41-м году его начали сравнивать с землёй. Начали немцы, потом это важное занятие передавалось по наследству каждой очередной здешней власти…

Кушнир, Елена. Гита Говинда (Песнь о пастухе) // Невидимое море : Сб. рассказов/ Сост. Олег Краснов. — Ch.: Metrompas, 2011. – С. 187 – 188.

0
Теги: , , , ,

Жан Кривой

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

ЖАН КРИВОЙ

Писатель

ВОЗЬМУ С СОБОЙ ПАМЯТЬ

В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов в Кишинёве, на месте старого еврейского кладбища возник парк культуры и отдыха. Парк назвали именим одного из вождей советской власти – Валериана Куйбышева. На могилах доктора Ривилиса иего жены Малки появилась «надстройка» – кафе «Дубравка». В начале девяногстых годов в центре парка был установлен памятник жертвам еврейского погрома 1903 года…

… Весенний воскресный день. В парке – гулянье. Слышна музыка. Дети пытаются запустить воздушного змея. Среди гуляющих – Рохэлэ Ривлис. Она бродит по парку и натыкается на камень. На нём русскими буквами выведено: «Здесь покоится Шмуль Маляр». Шмуль Маляр был её мужем. Она вышла замуж за него в семнадцать лет. Он был высокий, статный человек, все уважали его. Шмулик работал механиком на хлебозаводе…

… Рохэлэ подняла голову и посмотрела на небо сквозь кроны деревьев. Эти деревья, выросшие из могил, напомнили ей людей, которые жили  когда-то в этих местах…

Кривой, Жан. Возьму с собой память // Ветка Иерусалима. Альманах писателей-евреев Молдовы. – Вып. 3. – К.: Ruxanda, 2003. – с. 140 – 141.

0
Теги: , , ,

Наум Коржавин

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

НАУМ КОРЖАВИН

(наст. фам. — Мандель)

 род. 1925

Поэт, прозаик, переводчик и драматург.

 

В Кишинёве снег в апреле,

Неожиданный для всех…

Вы чего, Господь, хотели,

Насылая этот снег?

 

Он от Вас весь день слетает,

Сыплет с серых облаков,

Неприятно охлаждает

Тёплый город Кишинёв.

 

И пускай он тут же тает,

Он сгущает серость дня…

Чем, конечно, угнетает Всех на свете

и — меня.

 

Очень странно видеть это –

Снег без счастья, без игры, —

После солнца, после лета,

После света и жары.

 

Холодов терпеть не может

Этот город летних снов.

Как в ущелье, расположен

Он на склонах двух холмов.

 

А сегодня снег в ущелье

И туман на лицах всех…

Вы нам что сказать хотели,

Напуская этот снег?

 

Что пора забыть про ересь?

Вспомнить вновь, как Вы нужны

Всё смешалось. Давит серость,

Скука давит в дни весны.

 

Всё во мне с тем снегом спорит.

Скука? Серость? — Чепуха!

Я ведь помню — этот город –

Город светлого греха.

 

Здесь — два месяца уж будет –

Без венца (о чем скорблю)

Я живу — простите, люди, —

С той, которую люблю.

 

С той веселой и капризной,

Смех вносящей на порог,

Без которой счастья в жизни

Я не знал и знать не мог.

 

С той, что может быть серьёзной,

Но не прочь и чушь молоть.

С той, к кому Вы сами поздно

Привели меня, Господь.

 

В Кишинёве снег в апреле

Сыплет мрачно, давит всех.

Что напомнить Вы хотели,

Напуская этот снег?

 

Возбуждая эти мысли?

Что у страсти дух в плену?

Что права я все превысил?

Лямку честно не тяну?

 

Зря. И так ознобом бродит

Это всё в крови моей,

От себя меня уводит

И от Вас, и от людей…

 

От всего, чем жил сурово,

Что вдруг стало ни к чему.

И от слова. Даже слову

Я не верю своему…

 

В Кишинёве снег в апреле

Ни за что терзает всех.

Ах, зачем Вам в самом деле

Нынче нужен этот снег?

Разве честно мстить за страсти?

Не от Вас ли Дух и Плоть?

Не от Вас ли это счастье,

Что открылось мне, Господь?

 

Так за что вконец измучен

Я лишением души?

Что Вам — вправду было б лучше,

Чтоб и впредь я жил во лжи?

 

Иль случайный приступ злости –

Снег, что с неба к нам слетел?..

Часто кажется, что просто

Удалились Вы от дел,

 

И внезапной власти рады,

С упоением ребят

Небо Ваши бюрократы –

Ваши ангелы — мутят.

Коржавин, Наум. В Кишинёве снег в апреле // Под пряным солнцем Кишинёва. – Кишинэу: Б.и., 2017. – С. 69 – 71.

0
Теги: , , , ,

Довид Кнут

04.12.2019 Chisinaul evreiesc * Еврейский КишиневRU  Нет комментариев

Д О В И Д  К Н У Т  

 (Фиксман)

1900 — 1955

 Поэт.

 

Кишинёв широк и богат, славится старым и новым базарами, «толчком» и делится на две части: аристократический «верхний город» и азиатский, причудливый, «нижний», громоздящийся вокруг казарм Инзовской горки, где жил когда-то Саша Пушкин, чья чумазая голова венчает ныне в саду невысокую гранитную колонку с двустишьем:

Здесь, лирой северной пустыню оглашая

Скитался я…

Город горделиво подчёркивает контраст между этими стихами о недавней бессарабской пустыне и сегодняшней роскошью и цивилизацией: отчаянным военным оркестром, оранжевым киоском с разноцветными прохладительными напитками, столичным видом ослепительно-белых столиков открытого павильона, где нарядные люди изящно пьют ситро и кушают мороженное.

По улицам снуёт разномастный и разноплеменный люд, но главные уличные роли распределены между евреями.

Толстопузый, широкозадый, жирный губернский город…

Солидные каменные дома, из которых каждый имеет свой цвет, свою форму, свою индивидуальную физиономию: погребально – мрачная тюрьма, водокачка и – венец кишинёвского урбанизма! – пятиэтажный дом Барбалата, что на Александровской, навеки ранивший воображение кишинёвцев, рассказывающих, что на этакой пятиэтажной высоте дом чувствителен к земному вращению и поэтому мебель переползает за ночь, на верхних этажах, из одного угла в другой.

Кнут, Довид. О,Франческа! (Кишинёвский рассказ)// Кнут, Довид. Собрание сочинений в 2-х т. – Т. 2. – Иерусалим: Б.и., 1998. – С. 44 – 48.

 

КИШИНЁВСКИЕ ПОХОРОНЫ

 

Я помню тусклый кишиневский вечер:

Мы огибали Инзовскую горку,

Где жил когда-то Пушкин. Жалкий холм,

Где жил курчавый низенький чиновник –

Прославленный кутила и повеса –

С горячими арапскими глазами

На некрасивом и живом лице.

 

За пыльной, хмурой, мертвой Азиатской,

Вдоль жестких стен Родильного Приюта,

Несли на палках мертвого еврея.

Под траурным несвежим покрывалом

Костлявые виднелись очертанья

Обглоданного жизнью человека.

Обглоданного, видимо, настолько,

Что после нечем было поживиться

Худым червям еврейского кладбища.

 

За стариками, несшими носилки,

Шла кучка мане-кацовских евреев,

Зеленовато-желтых и глазастых.

От их заплесневелых лапсердаков

Шел сложный запах святости и рока,

Еврейский запах — нищеты и пота,

Селедки, моли, жареного лука,

Священных книг, пеленок, синагоги.

 

Большая скорбь им веселила сердце

И шли они неслышною походкой,

Покорной, легкой, мерной и неспешной,

Как будто шли они за трупом годы,

Как будто нет их шествию начала,

Как бу дто нет ему конца… Походкой

Сионских — кишиневских — — мудрецов

Пред ними — за печальным черным грузом

Шла женщина, и в пыльном полумраке,

Невидно было нам ее лицо.

 

Но как прекрасен был высокий голос!

 

Под стук шагов, под слабое шуршанье

Опавших листьев, мусора, под кашель

Лилась еще неслыханная песнь.

В ней были слезы сладкого смиренья,

И преданность предвечной воле Божьей

В ней был восторг покорности и страха …

 

О, как прекрасен был высокий голос!

 

Не о худом еврее, на носилках

Подпрыгивавшем, пел он — обо мне

О нас, о всех, о суете, о прахе,

О старости, о горести, о страхе,

О жалости, тщете, недоуменьи,

О глазках умирающих детей…

 

Еврейка шла, почти не спотыкаясь.

И каждый раз, когда жестокий камень

Подбрасывал на палках труп, она

Бросалась с криком на него —  и голос

Вдруг ширился, крепчал, звучал металлом

Торжественно гудел угрозой Богу

И веселел от яростных проклятий

И женщина грозила кулаками

Тому, Кто плыл в зеленоватом небе

Над пыльными деревьями, над трупом,

Над крышею Родильного Приюта,

Над жесткою, корявого землей.

 

Но Вот — пугалась женщина себя

И била в грудь себя, и леденела,

И каялась надрывно и протяжно,

Испуганно хвалила Божью волю,

Кричала исступленно о прощеньи,

О вере, о смирении, о вере,

Шарахалась и ежилась к земле

Под тяжестью невыносимых глаз,

Глядевших с неба скорбно и сурово.

 

Что было? Вечер, тишь, забор, звезда,

Большая пыль… Мои стихи в «Курьере»,

Доверчивая гимназистка Оля,

Простой обряд еврейских похорон

И женщина из Книги Бытия.

 

Но никогда не передам словами

Того, что реяло над Азиатской,

Над фонарями городских окраин,

Над смехом, затаенным в подворотнях,

Над удалью неведомой гитары,

Бог знает где рокочущей, над лаем

Тоскующих рышкановских собак.

 

…Особенный, еврейско-русский воздух…

Блажен, кто им когда-либо дышал.

 

Кнут Довид. Я помню тусклый кишинёвский вечер… // Собрание Сочинений в двух томах. – Т. 1. – Иерусалим: Б.и., 1997. – С. 159 – 161.

0
Теги: , , ,