Еврейские мастера культуры, науки, политики о Кишинёве.  Источники: фонды еврейской библиотеки им. И. Мангера, интернет *********************************************************************************************************************************************

ЮЛИЯ СЕМЕНОВА (Юдович)

журналистка

ЕВРЕЙСКИЙ КИШИНЕВ

Еврейский Кишинев, за последнее десятилетие Кишинев здорово европезировался. Появились супермаркеты, ночные клубы, казино, пробки на улицах et cetera, et cetera. Но вместе с пришедшим сюда комфортом ушло, увы, нечто, что составляло когда-то «лица необщее выражение» милого южного города.

Ах, а ведь совсем недавно Кишинев летом пропитывался запахом жареных перцев, и хозяйки на узких улочках старого города, широко распахнув двери, перекрикивались друг с другом, не выходя из тесных, но таких уютных кухонь:

— Мадам Роза! Вы не помните, или я в прошлый раз делала фиш с манкой?

— Или я заглядывала к вам в кастрюли, Фира? Вы были сегодня на рынке?

И так, под неспешную и мирную беседу без всяких стационарных и мобильных телефонов, без скайпа и «аськи» и без прочих благ цивилизации, соединивших континенты, но отделивших друг от друга соседей, происходил колдовской процесс под названием «готовка обеда». Как умели готовить кишиневские еврейские женщины, не умеет больше готовить никто и нигде. Причем, доблесть заключалась не в ночном стоянии у плиты, а в том, чтобы переплюнуть соседку. Поэтому у каждой был свой секрет фаршированной рыбы, прозрачного бульона и вермишелевой бабки к нему, торта-наполеона и икры из «синеньких». Женщины, конечно, работали, но не стремились расти по службе: во главу угла всегда ставилась семья. Чтобы муж был всем доволен, дети одеты-обуты не хуже других, а накормлены даже лучше.

Да, на детей в еврейских семьях возлагались особые надежды. Их родители, хранившие генетическую память о кишиневском погроме 1903 года, о Холокосте, во время которого сгинули с лица земли целые кланы, помнящие сталинское «дело врачей», испытавшие на самих себе все «прелести» латентного государственного антисиметизма постсталинской эпохи, выворачивались наизнанку, стараясь обеспечить детей всем необходимым, но постоянно внушали своим отпрыскам, что те должны быть лучше других. В редкой еврейской семье не было пианино или бережно упакованной в футляр скрипки. Таки-да, ойцера (в неточном переводе с идиш красавца или умника) нужно научить всему: если когда-нибудь он потеряет работу, всегда сможет заработать себе на кусок хлеба. Но чтобы не потерять работу, ребенок должен, когда вырастет, стать начальником. Например, главным инженером. Для этого нужно было учиться, учиться и еще раз учиться. В школе и после школы. Поступить в кишиневские вузы, где на одно «процентное» место было 5 евреев, было трудно, практически невозможно. Брали почти без разбора на гидромелиоративный факультет молдавского сельскохозяйственного института. Этот факультет так и прозвали — еврейским. В политехнический институт и университет попадали только самые светлые головы. Кому не везло — отправлялись искать удачу в другие города СССР, благо ни в Прибалтике, ни на Чукотке, ни, тем более, на Украине жители Молдавии иностранцами тогда не считались. Птенцы вылетали из гнезда, а когда возвращались — насовсем или на побывку — немножко стеснялись своих родителей с их неправильной речью, где перемешивался идиш, молдавский и русский, с их провинциальными взглядами и манерами, с их гипертрофированной заботой о взрослых уже детях. Есть анекдот про еврейскую маму, которой сын сообщает, что хочет жениться на пожилой негритянке с тремя детьми, к тому ж, бездомной. «Ничего, поселитесь у нас», — успокаивает мама. «Но где мы будем спать?» «На нашей кровати.» «Но где же будет спать папа?» «Ляжет на полу». «А ты, мама?» «Ах, много ли мне надо, сыночек? Сейчас вот лягу и умру, лишь бы ты был счастлив». И если что преувеличено в этом анекдоте, то самая малость.

А еврейские свадьбы! Каждая из них была событием планетарного масштаба. Неважно, где они проходили — в «крутом» ресторане «Интурист» или в чуть менее «крутом», но все ж престижном ресторане «Кишинэу», или в обычной заводской столовой — это всегда было парадом родственников (двоюродные дяди и троюродные тети приезжали в молдавскую столицу из Москвы, Ленинграда, Львова и даже Саранска — столицы Советской Мордовии) и демонстрацией моды. В эпоху дефицита всего в магазинах свадебные столы ломились от яств. Их украшением были бутерброды с красной икрой, которую тогда можно было видеть только на иллюстрациях самой популярной у домашних хозяек «Книги о вкусной и здоровой пище». Почетное место отводилось также салату «оливье»: скрываясь под псевдонимом «Столичный», он высился пирамидками с кусочками морковки на вершинах на закусочных тарелках. Биточки по-кишиневски на горячее напоминали о том, что началась последняя треть свадебного застолья. Ну, а растворимый индийский кофе и пирожные-эклеры или трубочки со сливочым кремом намекали, что пора и честь знать. Не для того дамы шили себе вечерние платья (которые потом и надеть некуда было: на вторую свадьбу в них идти уже неприлично), не для того многие заказывали себе под наряды нижнее белье у редчайших в городе белошвеек (они шили без патента, на дому только особо проверенным лицам или «по рекомендациям»). Плясали до упада, тем более, что и музыка всегда была на уровне: почти на всех еврейских свадьбах пела знаменитая Анна Гинзбург — певица с удивительным бархатным голосом. Быть может, родись она в другое время и в другой стране, она стала бы величиной мирового класса. Но она жила в советское время в совeтском Кишиневе и была просто народной артисткой — не по званию, а по степени популярности. В нее на свадьбах влюблялись отцы семейств, юноши и подростки, а дамы, собирясь в гостях, судачили о ее романах — действительных или мнимых, кто теперь может в этом разобраться?

Еврейская община — впрочем, тогда это слово и не употреблялось — привносила в атмосферу Кишинева особый колорит. Словами и не передать, в чем он выражался. Во всем. В хабитусе города, в речи, в воздухе, в юморе, в традициях — ну, действительно, во всем. Он не исчезал даже тогда, когда в конце восьмидесятых-начале девяностых у ОВИРа томились толпы отъезжающих, когда на перроне железнодорожного вокзала каждый день навеки прощались десятки людей — кто мог представить себе ситуацию, что в Израиль, США или Германию можно будет так запросто летать самолетом, были б деньги и виза? А потом этот колорит как-то исчез, растворился. В городе появилась еврейская община, несколько еврейских организаций, еврейские религиозные и светские школы и детский сад, даже еврейское высшее учебное заведение — женский колледж, где учат, как стать настоящей хранительницей традиций.

Теперь эти традиции чтут, не стесняясь. Отмечают песах и хануку, сажают деревья в праздник ту-бишват, рассылают родственникам, друзьям и знакомым открытки на рош-а-шана (еврейский новый год), встречают шабат (субботу), открыто ходят в синагогу. Мацу в супермаркетах можно купить круглый год (другое дело, по какой цене), иметь родственников в Израиле престижно, передать с кем-то из комадировочных в Тель-Авив дефицитный там «советский» корвалол или заказать привезти лекарство, хумус или хлопушки для праздника пурим — все равно что попросить соседку купить буханку хлеба и для тебя. Теперь здесь всенародно отмечается день памяти жертв Холокоста, в память жертв Кишиневского погрома 1903 года установлен мемориал в парке столичного района Скулянка, усилиями еврейского Благотворительного фонда «Дор ле Дор» приведено в порядок еврейское кладбище. Построен общинный дом в центре города, выходят еврейские газеты, и все кишиневцы гордятся тем, что один из самых видных израильских политиков Авигдор Либерман вырос и родился в молдавской столице, более того, здесь он желанный и частый гость. В Кишиневе проводятся Дни израильского кино и клязмерские фестивали, на которые съезжаются еврейские музыканты из стран ближнего и дальнего зарубежья. Молдавские театры ставят пьесы еврейских авторов и на еврейскую тематику. И, как прежде, приглашают на вечеринки, свадьбы и дни рождения еврейских певцов. Сегодня место популярнейшей Анны Гинзбург занял Слава Фарбер, талантливейший человек, давно переквалифицировавшийся из инженера в вокалиста, выпустивший несколько сольных альбомов, известный далеко за пределами Молдовы. Словом, жизнь еврейской общины — пусть и не очень-то многочисленной (сегодня она насчитывает в Кишиневе около 20 тысяч человек) — кипит вовсю, вовлекая в свой круговорот и представителей других национальностей. И это здорово, но…

Но все-таки жаль, что в обувной мастерской на улице Пушкина давно уж нет старичка-еврея, который, набивая набойки на каблуки, рассуждал о политике. И что наш сосед дядя Абраша, который, возвращаясь перед праздниками из синагоги, заглядывал поделиться новостями, ходит теперь в синагогу в далеком Израиле. И что интеллигентнейшая учительница начальных классов Софья Айзиковна — владелица прачечной в каком-то из маленьких американских городков — не придет 1 сентября в 1 класс кишиневской школы. И что на рынке ко мне уже никто не обращается «мадам». И что молодежь ставит неправильные ударения не из-за сильного влияния идиша, а просто от необразованности. Что не собираются пожилые дядечки в сквере перед гостиницей «Молдова» (которой, кстати, тоже уже нет) поиграть в шахматы и пофилософствовать. Что типичное еврейское лицо на улицах города можно увидеть крайне редко. И что теперь здесь этого уже не будет никогда.

Источник

СТАРЫЙ, УЮТНЫЙ КИШИНЕВ:

«БРОДВЕЙ», АННА КАРЕНИНА ПО-КИШИНЕВСКИ, ЖАРЕНЫЕ ПЕРЦЫ И ДЖИНСА

Старые кишиневцы — не по возрасту, а по духу — узнают друг друга издалека.

Один мой коллега, который приехал в Кишинев уже женатым человеком и, как ни странно, живет здесь примерно лет двадцать, когда-то удивлялся: «Почему, когда здесь встречаются два незнакомых человека, сразу начинают выяснять, кто в какой школе учился?». Да это ж город такой был! Раньше здесь все друг друга знали. Если не лично, то заочно, через знакомых. И если даже этим заочно знакомым людям никогда так и не довелось встретиться (в чем я лично очень сомневаюсь), то будьте уверены: они все равно располагали друг о друге массой сведений — кто где учился, кто с кем дружит, кто на ком женился, сколько человек было на свадьбе и как выглядела двоюродная тетя жениха. Такая популярность никого не раздражала. Разве что удивляла гостей столицы. Но им объясняли: это в традициях Кишинева, что тут непонятного?

Старые кишиневцы — не по возрасту, а по духу — узнают друг друга издалека. И тут же начинают искать общих знакомых. До сих пор. Причем неважно, в какой точке мира происходит их беседа. Как-то в Израиле мы с мужем познакомились с симпатичной супружеской парой, приехавшей сюда из Кишинева лет тридцать назад. Поговорив минут этак десять, выяснили, что у нас есть общие друзья: академик Борис Цукерблат и его супруга, известный в Молдове историк Клара Жигня несколько лет назад перебрались из зеленого Кишинева в пустыню Негев, в Бэер-Шеву. Мы — уже все вчетвером — тут же поговорили с ними по телефону и назначили на следующий день встречу в приморской Герцлии. И там, в ресторане, когда снова начали выискивать общих знакомых, обнаружилось, что Борис Цукерблат дружит с американским бизнесменом Даниилом Сахновским, с женой которого мой муж учился в одном классе. Более того, именно в это время чета Сахновских тоже гостила в Израиле. Так, спасибо кишиневским традициям, мы встретились и с ними. И, конечно, всласть повспоминали наш когда-то замечательный город.

ПО СТОПАМ АННЫ КАРЕНИНОЙ

Проспект Штефана чел Маре, который до сих пор многие по привычке называют проспектом Ленина, четко делил Кишинев на две части. Верхняя, с ее красивыми особнячками, построенными еще до войны, всегда считалась престижной. Нижняя — с приземистыми домишками, узкими кривыми улочками и шумными базарами — была как бы вторым сортом. И хотя ее обитатели не могли похвастаться ванными, туалетами и газовыми плитами в квартирах, все же повод для гордости у них был. Да еще какой! Именно в этой части города, в заезжем доме купца Наумова на улице Антоновской, 19 около двух месяцев жил когда-то Александр Сергеевич Пушкин. Он бродил именно по этим хитросплетенным улочкам и переулкам, а не по надменной Садовой (теперь Матеевича), которой, кстати, в его времена и в помине не было.

Впрочем, соседство с духом великого поэта снобизма обитателям нижней части Кишинева не прибавляло. Тут царила соседская демократия. В крохотных дворах, где хозяйки летом варили то варенье из белой черешни (обязательно с лимоном!), то сливовое повидло, с утра до поздней ночи толпилась ребятня. Здесь, во дворах и на глазах у всех, происходили самые важные и самые интересные события в жизни.

Тут были драмы почище шекспировских. Ну, например, почтенный муж семейства полюбил домработницу, девушку из деревни. Но одновременно он безумно любил жену и расставаться с ней не собирался. Домработница родила ему ребенка. Счастливый отец торжественно объявил об этом супруге. Но та отчего-то его радости не разделила. Она в слезах выскочила во двор и бросилась к соседке: «Мадам Муся (здесь все были предельно воспитаны), у вас есть железнодорожное расписание?». — «На что вам, мадам Циля?». — «Хочу узнать, когда приходит московский поезд, и под него броситься!». Всплеснув руками, мадам Муся созвала других соседок. Мадам Циле сочувствовали, успокаивали и объясняли, что московский поезд приходит очень поздно, когда уже темно, и как она дойдет до вокзала? Мадам Циля с этими доводами согласилась и прожила еще много лет. И все это время рядом с ней была ее помощница-соперница-домработница. Она самозабвенно ухаживала за своей хозяйкой — и когда та состарилась, и когда совсем слегла. И потом еще много лет ходила на могилку мадам Цили. Поминала ее и по православному и по иудейскому обычаям. И дочь этой домработницы тоже поминала мадам Цилю, а потом куда-то уехала, говорят, в Израиль.

НЕ ЗНАЯ БРОДА, НЕ СУЙСЯ НА БРОДВЕЙ

Кишиневское лето вкусно пахло жареными перцами. Этот запах кочевал из года в год, из десятилетия в десятилетие. Он окутывал знойный город, словно шалью, и уравнивал в правах все его районы. Перцы жарили и на аристократической Кузнечной (ныне улица Бернардацци), и на Советской (теперь Рава Церельсона), в растущих, как грибы после дождя, новостройках-хрущевках Рышкановки и Ботаники, на зеленой Малой Малине и шумной рабочей Отоваске. Даже, представьте, жители элитных сталинских домов на самом проспекте Ленина ужинали жареными перцами. А через раскрытые окна доносились в кухни с улицы не гудки автомобилей, как сегодня, а гул голосов. Вечером проспект Ленина становился Бродвеем, который принято было называть просто Бродом.

Ходить по Броду — это было круто! На маленьком пятачке между улицами Котовского и Пушкина по вечерам гуляла продвинутая молодежь. Если кто-то случайно попадал в эту модную разноцветную толпу, на него не обращали внимания. У Брода были свои правила.

Походка. Она должна быть ленивой, чуть вразвалочку. Чтобы стопа немного косолапила. Чтобы, шагая, приподниматься на носок. Походка выдавала своих. Ей следовало учиться и учиться.

Одежда. Естественно, все самое модное. Водолазки, тянучки, яркие приталенные рубахи с остроконечными воротничками и крупным рисунком. Махровые носки и вельветовые тапки — махра и мокасы. У крутейших — туфли на сумасшедшей платформе: шкары, или колеса. Брюки-клеш — клеша.

Джинсы стоили сумасшедших денег, больше, чем зарплата инженера. Слово «джинсА» произносилось не с презрением, как теперь, а с благоговейным придыханием: позволить себе такую роскошь (ее еще найти надо было!) могли лишь единицы. Добиться эффекта «потертости» штанов можно было вывариванием. У обитателей Брода было несколько специальных рецептов, которыми делились лишь с ближайшим окружением.

На Броде было не принято удивляться. Даже если было очень любопытно, здесь старались сохранять равнодушный и несколько утомленный вид. Это создавало ощущение загадочности и особой привлекательности.

BСПОМНИМ О «ЮНОСТИ»

Каждое лето в Кишиневе происходили события мирового значения, например, открытие танцплощадок. Это теперь молодежь может танцевать во всяких там диско-клубах круглосуточно и круглогодично. Раньше это развлечение было сезонным. Вдоволь нагулявшись по Броду, показав себя и посмотрев на других, многие завзятые «бродвейцы» отправлялись на «Юность» в Долину Роз или на «Улыбку» возле Комсомольского озера.

На невысоком подиуме играл ансамбль. Несколько электроинструментов, репертуар из модных советских ВИА (вокально-инструментальных ансамблей) и пара-тройка песен из «Битлов». Тогда еще не было понятия «фанаты», но фанатки уже существовали. Трясясь в шейке, девушки старались пробраться поближе к музыкантам. Познакомиться простой безвестной студентке или старшекласснице с каким-нибудь бас-гитаристом с танцплощадки было почти так же невозможно, как сегодня, например, с Тимати. Но, увы, чаще всего девушек (которые приходили сюда стайками) интересовали именно эти вдохновенные и недоступные личности. Редко когда их вниманием завладевал какой-нибудь парень из танцующих рядом. И практически никогда не удостаивались даже взгляда те бедолаги, которые не могли заплатить за вход и толпились вокруг «Юности» или «Улыбки», слушая музыку и со стороны наблюдая за развитием событий. Среди зрителей было много пэтэушников (учащихся ПТУ), одетых в одинаковую форму.

Иногда, когда танцы заканчивались, между зрителями и теми, кто выходил с танцплощадки, начинались потасовки. Это называлось «помахаться». До серьезных драк дело не доходило, однако во избежание недоразумений вокруг танцплощадок начали дежурить милиционеры. «Юность» они иногда охраняли даже с собаками.

НА АЛЛЕЯХ ТЕНИСТОГО ПАРКА

Милиция охраняла не только танцплощадки, но и вечерние парки. Теперешняя конная полиция — это то новое, которое называют хорошо забытым старым. И в шестидесятые, и в семидесятые по темным аллеям всех городских лесопарков гарцевали на лошадях милиционеры. Целующихся парочек они не трогали, но вот если ловили кого за распитием на лавочке самого дешевого «Вин де масэ» из бутылки, отправляли в опорный пункт для разбирательства.

В летние дни в парках было многолюдно. Плотность загорающих на пляже Комсомольского озера была не меньше, чем на морском побережье в Затоке, например. В конце пятидесятых главной достопримечательностью озерного пляжа был ресторан «Чайка», который многие почему-то называли «Ласточкой». Но что в имени? Главное ведь содержание. А оно было вкусным и дешевым. Именно поэтому «Чайку»-«Ласточку» так любили кишиневцы, и поверьте, каждый, кто хоть однажды там побывал, вспоминает об этой точке общепита с ностальгией и по-прежнему считает ее самой лучшей, несмотря на обилие ресторанов, ресторанчиков и баров в теперешнем Кишиневе.

А в парке Пушкина был ресторан «Норок». С торца кинотеатра «Патрия», в подвальчике — «Крама» с удивительным скрипачом. Попасть в эти заветные места рядовому гражданину было практически невозможно. Обедать там дорого, а ужинать — не пробиться. Но демократичный народ не унывал: во-первых, напротив «Патрии» была забегалока «Фокушор» с мититеями и кырнэцеями. А во-вторых, можно было, купив в уличном киоске пирожок с мясом, уютно утроиться на «восьмерке». Так назывался один из уголков парка Пушкина, где вокруг толстых стволов столетних шелковиц кругами располагались скамейки.

Кого только не было на этой «восьмерке»! Молодые мамаши с колясками, интеллигентного вида дедушки с газетами, студенты с конспектами, непризнанные гении с вдохновенными взорами и городские сумасшедшие, над которыми, впрочем, никто не смеялся. А по вечерам сюда приходили компании с гитарами. И в зависимости от того, какое десятилетие стояло на дворе, пели песни.

А потом вдруг как-то незаметно все изменилось. Тот город исчез. Осталась в прошлом ленца и неторопливость южной столицы, улицы заполонили иномарки, базары и базарчики, магазины и магазинчики с яркими разноцветными вывесками. И Кишинев приобрел совершенно другой облик. И каждый раз вспоминается цветаевское: «Торжественными чужестранцами проходим городом родным». Или окуджавское: «Хоть флора там все та же, да фауна не та».

Источник